Вечеринка по поводу премьеры. Улыбки, вопросы, сплетни... Стало совсем плохо. Хорошо, что зазвонил телефон.
Он встретил меня у подъезда. Мы долго целовались в лифте. Шелковые простыни прохладно облизывали тело. Мне показалось, что я сошла с ума...
Чуть обозначился квадрат окна. Он спал, по-детски разметавшись в постели. Я решила уйти, пока он не проснулся. Тихо оделась и на цыпочках пошла к дверям.
– А ну-ка стой!
– Мне нужно...
– Еще рано. Потом тебя отвезут.
– Мне правда нужно.
– Зачем ты так делаешь?
– Мне нужно в гостиницу.
– В пять часов утра? Иди сюда.
– Что?
– Прошу тебя. Подойди ко мне.
Я послушно подошла и села на кровать, будто к больному. Он чуть приподнялся на подушках и внимательно смотрел на меня.
– Так ты хотела сбежать?
– Я позвонила бы завтра...
– Завтра... Ты бы мне позвонила...
Я промолчала.
– А что, я – плохой любовник?
– Перестань...
– Перестань?.. – Он вдруг закричал. – Ты бежишь от меня ночью, чтобы завтра я проснулся один?! Нет! Так – не пойдет! Ты будешь со мной! Слышишь?
Он легко выдвинул верхний ящик тумбочки. Достал оттуда пистолет. И приставил его к моему лбу:
– Так не пойдет! Что значит – ты захотела уйти?! Мы теперь вместе! Разве тебе не ясно? Мы вместе! И я делаю с тобой все, что захочу! И никуда ты не можешь от меня уйти, пока я тебя не отпущу! Поняла? Никуда! Мы теперь – одно!!!
– Убери пистолет.
– Нет!
– Убери...
– Хотела сбежать?.. Да?.. Сбежать?.. От меня?.. А? Чего молчишь? А?.. Говори! Хотела?.. По-тихому?.. Да?
– Я просто хотела вернуться в отель.
– Я тебя никуда не отпущу! Поняла? Никуда!!!
Тогда я наклонилась вперед и со всей силой уперлась в это дуло, так что ему невольно пришлось согнуть руку, и отчаянно заорала:
– Я запрещаю тебе это делать! Запрещаю!
Потом резко встала, оделась трясущимися руками, развернулась и на непослушных ногах пошла к дверям. Он тяжело дышал сзади, а я шла, зажмурив глаза.
В подъезде подростка не было.
В зеркале лифта на меня смотрела усталая женщина, на лбу у нее горела вмятина – кружком.
Все следующее утро лил дождь. Я сидела одетая у бассейна, кутаясь в два больших полотенца. Меня трясло, было влажно, пахло хлоркой и почему-то диоровскими духами. Кто-то забегал, закричал, и из воды вытащили все того же знакомого мне мальчика. Красивая мама пыталась стянуть с него мокрую рубашку, но он выскользнул и, быстро перебирая тонкими ногами, прибежал ко мне.
– На кого я сейчас похож?
Я набросила на него свое полотенце.
– На пчелу, которую ложкой из варенья...
– Нет, я похож на бабуина. У них шерсть серо-голубая... А тут, на животе, как будто разорвана... – Он показал на свой живот. – А там, внутри, часть, как у супермена, накачанное и розовое! И как будто не лет двадцать или тридцать, сколько они там живут, это разорвано, а только что, совсем даже не загорелое. Хотя разорвано, я знаю, давным-давно, наверное, в животе у матери... Они ведь рождаются такими... Вот! Они очень сильные и привлекают самок!
– Откуда ты знаешь?
– В учебнике... У сестры...
– Сколько тебе лет?
– Пять... Будет... А еще у них сильно красный нос, вот так идет, посмотри, прямо и нос, и лоб... А щеки синие... Какие-то они не очень красивые... И грязные... Грязь у них быстро накапливается! А попа у них вот такая... – Он сделал над головой руками арку. – И еще я песню знаю!
– Тебе нужно одежду поменять.
– Была бы шля-па! Пальто из дря-па! А к ней усы и голова!
– Иди сюда! – Голос его матери задрожал над бассейном. – Не мучай людей!
– Была бы вод-ка! Да хвост селедки! А осталь-но-е трынь тра-ва!
– Слышишь!
– А ты завтра здесь будешь? – Мальчик вытер ладонью воду, текущую у него из носа.
– Нет.
– Уезжаешь?
– Ага...
– Куда?
– Не знаю.
– Не знаешь?
– Нет.
– Совсем не знаешь? – У него поднялись брови и с ними открылся рот.
– Совсем!
– Здорово!
ЧЕРЕШНЯ
Брат Антонины был женат на красавице. И вот она умерла. Большой, здоровой, дородной Зинаиды Павловны больше нет. Брат, рукастый мужик, достал где-то колонковые кисти, масляные краски и покрасил свою любимую Зину. Чтобы не видно было ни этой синюшности, ни пятен, ни теней. Голубым- нарядным веки, краплаком губы и щеки, коричневым широкие брови. Нарядил в платье, самое красивое, которое дядя из Германии привез: на темно-синем крепдешине – желтые бархатные розы. Гроб купил дорогой. Положил ее туда, головой на вышитую золотым думочку, закрепил свечу в окоченевших пальцах. Сел рядом, любовался ею и плакал.
Он никогда не мог на нее насмотреться. И всегда любил. Очень. Даже когда пьяным побил однажды за то, что она продала его золотую звезду героя. Бил, а понимал, что жить без нее не может.
За это посадили его на пять лет. Он сидел, а Зина оставалась ему верной. Ей одной тоже было нелегко, но она терпеливо ждала и все думала, как принимать его будет, когда он домой вернется. Что на стол поставит.
Он вернулся таким же – не больным. Только на лбу у него появилась такая ровная вмятинка, и он никому не рассказывал, откуда она взялась.
Стали жить наново. Все как-то начало выправляться. Она никогда не жаловалась, всегда была такой большой и веселой. А тут вдруг заболела и через неделю умерла.
Свеча темного воска горела у нее в руках, отсветы пламени создавали движение, и казалось, будто Зина вдохновенно молится лежа. Брат вышел во двор – пройтись вторым слоем олифы по простому деревянному кресту. В доме остались только Антонина, полная, еще нестарая женщина с красными руками, и соседка беззубая, когда вдруг запахло гарью и оказалось, что тонкая церковная свеча
