жизнь. Тем не менее, как мы видели, Муссолини, настаивая на особом идейном напряжении и подчеркивая не только экономический, но и этический характер корпорации, верно понимал, что должно было стать основой корпоративной реформы. Первостепенное значение имело создание новой атмосферы, непосредственно влияющей на сам образ производства, что могло бы вернуть ему традиционный характер «корпорации». Поэтому, в первую очередь, нужно было изменить мышление: с одной стороны, демарксизировать и деполитизировать рабочего, с другой — разрушить чисто «капиталистическое» мировоззрение предпринимателя.
В принципе, более удачно эта проблема была решена немецким национал-социализмом, а также контрреволюционными испанским (фалангизм) и португальским (конституция Салазара) движениями. В Германии, в отличие от Италии, этому благоприятствовали остатки традиционных структур, которые сумели сохранить свое влияние даже после краха гитлеризма и формальной отмены национал-социалистического трудового законодательства. В частности, это стало одной из основных причин так называемого «экономического чуда» — поразительно быстрого восстановления ФРГ после великой катастрофы.
Национал-социалисты распустили профсоюзы (к этому мы еще вернемся в «Кратком обзоре Третьего Рейха») и попытались преодолеть классовую борьбу с присущим ей дуализмом именно внутри предприятия, внутри каждого отдельного предприятия, органично и иерархично преобразовав его с целью достижения тесного взаимосотрудничества. При этом, они использовали ту же модель, которая легла в основу устройства самого государства. Производство понималось как «общность», что в принципе соответствует смыслу древней корпорации. За руководителем предприятия соответственно признавали функцию Führer'а; его называли Betriebsführer (производственный Führer), а трудовой коллектив — Gefolgschaft, что буквально означало «дружина», то есть союз людей, объединенных чувством солидарности, иерархической субординации и лояльностью. Таким образом, «обоюдность прав и обязанностей», должная, согласно фашистской Трудовой Хартии (пар. VII), вытекать из «сотрудничества производственных сил», в немецком варианте опиралась на вполне конкретный образец, что придавало ему твердую основу. Марксистскому, материалистическому мышлению в самой сфере труда и производства противостоял вышеописанный «воинский», мужественный стиль и этика.
Также в рамках самого предприятия был решён вопрос о политическом принципе как высшей инстанции, исполняющей функции посредника и улаживающей споры и разногласия. В отличие от Италии, где эту роль исполняли корпоративные государственные фашистские органы, в Германии эта обязанность возлагалась на доверенные политические лица, приписанные к предприятию и способные уладить возникшие разногласия, дать рекомендации, а в случае необходимости изменить установленную регламентацию, руководствуясь высшими принципами. Само название этой высшей инстанции — «Трибунал общественной чести», Soziales Ehrengericht, подчеркивает этический аспект солидарности внутри каждого предприятия. Как и у фашистов, в основе указанной системы лежала ответственность предпринимателя перед государством за направление развития производства, государство же в свою очередь признавало за ним свободную инициативу. Здесь уместно вспомнить сказанное нами об антитоталитаризме и децентрализации: свобода и свободная инициатива допустимы в тем большей степени, чем сильнее центральная власть и центр притяжения, связь с которым носит скорее нематериальный, этический характер, нежели характер какой бы то ни было позитивной договоренности или обязательного требования. Например, в Германии, предприятия, как новые корпоративные единицы, объединялись только в так называемый «Трудовой Фронт».
Приблизительно в том же направлении шли испанские фалангисты — путём органичного внутрипроизводственного переустройства. Работодатель не противостоял рабочему в своего рода непрерывной холодной войне, но их объединяла иерархическая солидарность. В первоначальной схеме так называемой «вертикальной корпорации» предприниматель исполнял функцию главы — jefe de empresa; его окружали jurados de empresa, как консультативный орган, тождественный внутренним комиссиям и даже профсоюзам в том виде, как они существовали ранее в США (то есть профсоюз на каждом отдельном предприятии или индустриальном комплексе, а не общепроизводственная отраслевая организация). Таким образом, упор также делали на принципе сотрудничества и лояльности, а не на защите частных интересов производственных коллективов.
Стоит вкратце остановится на том, как представлял себе дальнейшее развитие корпоративной реформы республиканский и «социальный» фашизм времён Сало. В нём существовали довольно противоречивые тенденции. С одной стороны, действительно был сделан шаг вперёд в вышеуказанном положительном направлении. Также как в Германии и Испании главе предприятия намеревались придать больший вес и создать на предприятиях смешанные «советы управления», что в принципе могло бы привести к органичному сотрудничеству, естественно в вопросах, не требующих привлечения узких специалистов (например, специализированных технических проблем или задач высшего руководства). Наиболее дерзкий и революционный демарш — атака на паразитирующий капитализм — был предпринят в так называемом Веронском Манифесте. Указанное потенциальное достоинство и авторитет главы предприятия признавались исключительно за тем, кто сам был «первым работником», то есть трудящимся капиталистом-предпринимателем, но не за капиталистом-спекулянтом, чуждым производственному процессу и живущему исключительно на дивиденды (кстати, марксистская полемика имеет смысл лишь по отношению к этому второму типу). Здесь также проявилось стремление вернуться к традиционной модели древней корпорации, где «капитал» с собственностью на средства производства не был элементом чуждым производству, но принимал в нём активное участи в лице цехового мастера.
Однако, трудовое законодательство второго периода фашизма имело два основных недостатка. Прежде всего, речь идет о так называемой «социализации», в проведении которой (даже если в основе её и лежала реальная потребность) вышли за рамки дозволенного из чисто демагогических соображений. Впрочем, возможно этот перегиб был продиктован тактическими целями. В критической, если не безнадежной ситуации, в которой оказался фашизм времен Сало, Муссолини стремился использовать любое средство, чтобы привлечь на свою сторону рабочий класс, который неотвратимо затягивался на орбиту левых идеологий. Поэтому здесь скорее стоит говорить о пробном начинании, предпринятом с целью воспрепятствовать возникновению настоящего левого движения. Но социализация как таковая неизбежно носит черты штурма предприятия снизу и (помимо нелепостей технического и функционального порядка, на которых мы не будем здесь останавливаться) ввиду своей явной односторонности не соответствует тому законному требованию, которое могло лежать в её основе.
Действительно, в этом смысле наиболее привлекательным в системе, предложенной фашистским республиканским законодательством, является соучастие рабочих и служащих во владении средствами производства, что само по себе в определенных рамках можно признать справедливым ограничением возможностей, которыми обладает капитализм как эксплуататор и накопитель доходов. Но эта привлекательность сразу рассеивается как только понимают, что истинная солидарность за совладение средствами производства требует соучастия рабочего коллектива в возможных потерях, с соответствующим уменьшением зарплаты: солидарность и в удаче, и в беде. Этого вполне достаточно, чтобы охладить пыл многих энтузиастов. Правильным решением, способным обеспечить взаимную ответственность и участие обеих сторон в производственном процессе является скорее не «социализация», но система акционерного участия (с колебаниями дивидендов) рабочих и служащих, получающих свою долю акций (не подлежащих передаче, что исключает их возможность попадания в чужие руки), при которой, однако, право собственности сохраняется за предпринимателем. Эта система недавно прошла успешное испытание за рубежом на отдельных крупных предприятиях. Впрочем, эти вопросы выходят за рамки нашего исследования. Мы упоминаем их лишь для того, чтобы посредством сравнения указать границы и перегибы фашистского трудового законодательства времен Республики Сало.
Вторым отрицательным и регрессивным моментом указанного законодательства было усиление синдикализма и централизации путём создания единой Конфедерации, во главе которой на законных основаниях должны были встать профсоюзы, нацеленные на решение «вопросов, касающихся жизни предприятия, выпуска и производства продукции в рамках национального плана, устанавливаемого компетентными государственными органами». Эта Конфедерация, в отличие от корпоративного законодательства фашизма двадцатилетнего периода, не предусматривала союза предпринимателей и рабочих. Её целью была «спайка в единый блок всех трудящихся, включая технический персонал и руководство». Перед лицом этого требования отступала на второй план (важнейшая для нас) проблема
