прекратить прогулки. Конвенция ничего не говорит и о том, что должно светить солнце, – в ней просто говорится: «Военнопленным должен быть обеспечен свежий воздух». А потому мы согласились, что пленные получали сверх положенной им меры – то есть льготы, когда, в ту первую зиму, мы разрешали им спускаться в парк для разминки. Когда же происходили неурядицы, мы отменяли эту льготу в качестве наказания. Пленные пожаловались: а) они потеряли доступ к свежему воздуху; б) их коллективно наказывали. И то и другое – нарушение конвенции. Держава – протектор англичан, то есть швейцарское государство, довела это до сведения нашего Верховного командования. В ответ наш комендант заявил, что, поскольку на прогулку подчас было трудно завлечь даже 20 процентов заключенных, а обычно хотели погулять лишь 5 процентов, данное «право» казалось не особенно востребованным. Офицеры умоляли своих друзей составить необходимое количество. Но ОКБ сочло, что прогулка являлась правом, которое должно сохраниться, и не была льготой. Мы потеряли очко и очутились перед проблемой, за два часа ежедневно поглощавшей столько же нашего внимания, включая в лучшем случае 40 процентов пленных, что и весь лагерь из 600 человек за сутки.
Я описал процедуру прогулки по парку так, как мы сформулировали ее для наших подопечных, но эти дьяволы распорядились иначе. Сбор перед спуском вниз иногда походил на толпу, бредущую на экскурсию в Шварцвальд. Они сочились из двора через ворота один за другим, они возвращались назад, чтобы пригласить товарища к ним присоединиться. Прежде чем ворота закрывались, всегда происходила штурмовщина. Гомон голосов, говоривших одновременно на разных языках, напоминал попугайное чириканье. Разнообразие униформ и повседневной формы одежды сбивало с толку – одни шли в шортах играть в футбол, другие бегать, третьи покачаться на любезно предоставленном нами турнике. Некоторые шли тихонько почитать в уголке, некоторые «походить», некоторые поговорить, некоторые поспать, некоторые смотреть в оба, некоторые посадить семена в небольшую клумбу, некоторые «посадить» туда же небольшие емкости с контрабандой. Все были одеты кто во что горазд – от униформы до повседневного тряпья.
У каждого была своя цель, столь же индивидуальная, как и его одежда, и все же все признавали, что разделяли общие интересы, а именно разозлить нас всеми возможными способами, увеличивая тем самым ту возможность побега, которую представляли эти прогулки.
Итак, первая стадия: сбор, вывод желающих погулять в парке из внутреннего двора. Затем вторая стадия: построение в пять рядов для подсчета после прохождения гауптвахты.
Никто никогда не торопился. Люди стояли и мирно болтали между собой. «По пятеро, господа!» – заорал наш унтер-офицер. Никто не двинулся. «Вызовите караул».
Постепенно пленные построились: «Сомкнуть ряды здесь», «Равняйся в затылок там», – а потом подсчет. Кто-то шевелился, кто-то шаркал, кто-то уронил футбольный мяч, кто-то так увлекся книгой, что оторвать его от этого занятия было возможно лишь окриком. Иногда требовался пересчет, потом еще. Наконец итоговая цифра записывалась, и они уходили нестройным маршем, длинной вереницей огибая углы, играя в балду, толкаясь, показывая пальцем, крича идущим позади, крича идущим впереди, спотыкаясь, все время производя то или иное движение. И та же картина была и по дороге назад.
Мы понимали, что под шумок всего этого организованного беспорядка двум французским лейтенантам, должно быть, каким-то образом удалось бежать. Некоторое подтверждение этому, как мы думали, мы получили 18 июня, когда из психиатрической больницы в Чадрассе нам позвонил человек и сообщил, что видел мужчину в Tiergarten[19] – верхней части долины, в которой раскинулся парк, за главной стеной, ограничивавшей дальний конец загона. Мы провели немедленное построение и, к своему ужасу, снова обнаружили пропавшего французского офицера, лейтенанта Одри. Мы выслали поисковый отряд и грузовик к мосту в Гросс-Сермуте. Они нагнали беглеца по пути. Очевидно, он использовал прогулку как средство к побегу. Мы расспрашивали его, но он не пожелал говорить.
Через неделю в течение прогулки была предпринята еще одна очень искусная попытка побега. Подготовка к ней, должно быть, велась многие недели. Колонна брела к парку, набухала то у той двери, то у этой. У ворот с дороги на тропинку вниз по крутому склону она на мгновение закружилась в водовороте, пропуская какую-то женщину. Довольно странно, но мужчины у ворот, так долго находившиеся в плену, не обратили на нее особого внимания. Она уже шла назад по дороге вдоль проходящего строя, когда чьи-то острые глаза заметили, что она обронила часы прямо у ворот. Вместо того чтобы тихонько их прикарманить, что было бы соответственно и обыкновенно, пленные повели себя как рыцари.
«Эй, фрейлейн, ваши часы!» Женщина не слышала. Унтер-офицер увидел, что произошло, и послал солдата вслед за женщиной с ее часами…
Не повезло – маскировка лейтенанта Буле была хорошей. Но, несмотря на женскую одежду, его узнали. Если бы не сломанный браслет часов, ему бы удалось скрыться.
Меры безопасности – в будущем дежурный офицер должен был лично пересчитывать заключенных для прогулки при выходе из ворот со двора. Шинели должны быть расстегнуты. Позволялось брать с собой только одно одеяло. Все подсчеты в течение прогулки должны были проводиться одновременно унтер- офицером и дежурным офицером, одним – возглавлявшим, а другим замыкающим шеренги.
Наступило 20 июля. Наконец-то, думали мы, мы нашли брешь, которую француз сделал в наших укреплениях. Стоило сойти с дороги и пройти эти маленькие воротца с левой стороны, ведущие к парку, как почва очень круто уходила вниз. Там находился дом: его первый этаж располагался на уровне дороги, а подвал на уровне тропинки внизу, по которой процессия спускалась по склону. Дом был построен на склоне и возвышался над ним. Отвлекая караул с внутренней стороны тропинки (или со стороны дома) – петлянием ли, разговором или диверсией – и таким образом заставляя его отвернуться от дома, можно было на несколько секунд создать мертвую зону. В эти несколько мгновений один человек или даже двое могли юркнуть за угол или выступ и нырнуть в укрытие за стеной, если, разумеется, на дороге наверху никто в этот момент не следил за толпой, спускающейся или поднимающейся по крутой тропинке.
Однажды днем в середине июня, когда процессия вернулась с прогулки, оказалось, что двоих не хватает. Начался скандал. Гауптвахта требовала возврата того же количества человек, которое ее покинуло согласно записи в книге. Офицер службы охраны приказал специальное построение для каждого.
Два офицера исчезли. Мы снова, шаг за шагом, проделали весь путь в парк и обратно. С собой мы взяли собак. Тем временем наши телефонные линии работали вовсю. Мы передали всем полицейским участкам в радиусе 3 миль кодовое слово «мышеловка», что означало бегство пленного. В Лейпциге, в 15 милях отсюда, имелись дубликаты фотографий и номера всех наших пленных. Мы просто сказали, кто пропал, и дали краткое описание. Мы обзвонили местных лесников и железнодорожные станции, послали поисковые группы на велосипедах и пешком, чтобы прочесать лес, наблюдать за развилками дорог и просмотреть открытое пространство. Но на пути назад из парка мы вдруг вспомнили о бомбоубежище в подвале того дома у дороги, выходящего на петляющую тропинку. Мы толкнули дверь. Она оказалась не заперта. Двое пропавших пленных сидели внутри: капитан Эллиот и Ладос.
Их посадили в камеры на двадцать один день: Ладоса в камеру под аркой между двумя дворами – ту, чьи окна выходили на боковые стены этого здания, а не прямо на город. После бегства лейтенанта Юста на это окно мы поставили решетки. Каким-то образом он раздобыл ножовку, подпилил прутья и однажды ночью спустился по простыне, насколько хватило ее длины, и упал на землю в 20 футах внизу. Его бегства никто не заметил, и он совершил удивительный подвиг – достиг швейцарской границы, несмотря на ужасную боль в сломанной лодыжке. Через неделю его поймали и вернули назад.
Из-за безрассудной, но тем не менее просчитанной смелости успешный побег французского лейтенанта кавалерии Пьера Мэресса-Лебрана не будет, я думаю, превзойден никогда. Лебран убегал дважды, прежде чем прибыл в Кольдиц, и каждый раз его ловили близ швейцарской границы.
В начале июня 1941 года, вечером 9-го числа, чтобы быть точным, нам позвонили со станции Гроссботен, расположенной в нескольких милях от замка, и спросили, не пропал ли кто. Нет. А что? «У нас здесь под охраной человек. Возможно, один из ваших военнопленных. Он только что попросил билет в Лейпциг и предложил нам за него устаревшие деньги – старую голубую купюру в сто марок. Он не может быть немцем».
В то время у нас еще была машина и горючее. Мы привезли этого человека в Кольдиц; им оказался лейтенант Мэресс-Лебран. Он был одет в моднейшую гражданскую одежду, да еще и с моноклем. Но мы не знали, как он выбрался на свободу, а он, естественно, отказался нам это сообщить. Ясно, из лагеря был выход, и заключенные использовали его редко, но наверняка. Кроме того, казалось, будто право прохода
