Служба охраны задумалась. Как этот приемник попал в лагерь? Наверняка его доставили в посылках, но как? Положим, даже он попал в комнату, где хранились посылки, но как его забрали оттуда и как он оказался во французских помещениях, не будучи обнаруженным? Информатор, сдавший нам радиоприемник, сказал, что склад с посылками обычно открывали поддельным ключом, одновременно отвлекая внимание часового во дворе. Мы соорудили систему сигнализации: как только расположенная во дворе пленных дверь в помещение с посылками открывалась, на гауптвахте начинала мигать лампочка. За все время мигала она только один раз. По этому случаю полицейский отряд немедленно бросился внутрь, но ничего не нашел. После этого сигнализация больше никогда неожиданно не включалась. И все же два года спустя в лагере по-прежнему были радиоприемники.
Наш комендант, бывший с нами с августа, взял на себя труд и придумал великолепный дисциплинарный рождественский подарок для своих заключенных.
Кроме того, он установил во дворе звонок. Он звонил получасовое и пятиминутное уведомление и точное время начала построения. Первый раз, когда это применили, процедура была встречена бурно. Все курили, руки были в карманах; все слонялись и громко перекликались со своими приятелями из других групп. Подсчет во дворе должен был теперь проводиться одновременно двумя немецкими офицерами. Один должен был проверять количество присутствующих, другой замечать нарушителей новых правил и следить за любой возможной фальсификацией при пересчете. За нарушения нового порядка полагалось наказание от пяти до десяти дней ареста.
Мы же, дежурные офицеры, решили, что лучше на многое закрывать глаза. Дисциплина, очевидно, полетела ко всем чертям. Если бы мы записывали каждого нарушающего офицера, вся толпа вскоре очутилась бы в камерах.
Комендант единожды или дважды поднимался в коридор над кухнями военнопленных, чтобы там понаблюдать, как исполнялся его новый приказ. Бунт назревал настолько очевидно, что он приказал установить в окне легкий пулемет. Не могу сказать, что я, как немецкий офицер, принимающий перекличку, сам чувствовал бы себя в безопасности в этом дворе, начни кто-нибудь стрелять оттуда из пулемета. Когда летом 1941 года наш караул принялся из парка палить по вывешенному из британских окон национальному флагу, рикошеты (а ведь это были лишь единичные выстрелы) натворили много бед. Пулемет же, стреляющий вниз в этот каменный мешок двора, будет означать не только гибель военнопленных, но и, несомненно, некоторых из нас. Пулемет скоро убрали, но, прежде чем добиться хоть некоего подобия дисциплины, нам пришлось еще немало потрудиться.
Приближалось Рождество, мое третье Рождество в Кольдице. Все, что я получил в качестве подарка на этот раз, были медовые пирожные, несколько яблок и орехов и, главное, губная гармоника! В первый раз мы, сидевшие в столовой офицеров, не получили кофе. Даже снега не было. Снег пошел только в Новый, 1943 год, когда я отправился в увольнение.
Вилли был нашим лагерным электриком. Он работал в замке до и в течение всей войны, вместе со Слимом-плотником и Слэмом-каменщиком (который умер в 1944 году), как их прозвали. Однажды вечером Вилли отправился во французские помещения, чтобы починить перегоревший предохранитель. Многие из нас находились в увольнении – дух Рождества заставил всех немного расслабиться. Инструменты Вилли проверили, и он был впущен во двор с обычной желтой нарукавной повязкой с номером 54 и немецким орлом на ней.
Примерно в половине шестого к воротам подошел французский офицер, чтобы вернуть лопаты, выдававшиеся под честное слово. Человек у ворот проверил их. Вилли вернулся со своей работы, прошмыгнул мимо французского офицера и, миновав ворота, направился налево под арку, а оттуда в немецкий двор. Хотя Вилли был одним из наиболее знакомых фигур в лагере, на воротах в парк часовой спросил у него пропуск. К несчастью для Вилли, он оказался не тем, да и сам он был поддельным! Попытка провалилась. Мы сфотографировали мнимого Вилли (лейтенанта Перодо) и настоящего вместе. Сходство было почти совершенным, только вот шарф у ложного Вилли оказался немного не того цвета.
К Новому, 1943 году основное слабое место Германии на всех боевых фронтах стало очевидно – нехватка людей. Италия стала обузой, поскольку теперь нуждалась в ценных дивизиях от нас, а мы с трудом могли себе их позволить. Кроме того, недавно мы захватили Францию. Для полной оккупации этой страны требовалось больше людей. На востоке наша кавказская армия только что переправилась назад через Дон в Ростове, тогда как чуть позже 6-я армия была поймана в Сталинграде и в итоге потеряла там 300 000 человек.
Мы, офицеры в Кольдице, имели приказ соблюдать приличия вне зависимости от боевого духа наших солдат и новостей. Афиша «Мы не капитулируем», по-прежнему висевшая на стене городской фабрики, начала принимать двойное значение.
Пищи не хватало – ее становилось все меньше и меньше, – но время от времени мы получали неожиданное пополнение своего рациона в форме кроликов, посылаемых нам зятем нашего первого коменданта. Его дочь вышла замуж за производителя сахарной свеклы из района Магдебурга, где обширные области земли культивировались под посевы, а также использовались в экспериментальных целях. Там в больших количествах разводили кроликов, и в зимнее время комендант получил нескольких штук и пригласил офицеров своего штата на ужин в винный погребок в городе.
Я опустил несколько мелких попыток побега, но для полной характеристики 1942 года привожу здесь полный список:
Пленные, попытавшиеся бежать, – 84 за 44 попытки.
Пятнадцать попали домой (7 англичан, 3 голландца, 5 французов).
Пленные, пойманные при попытке выбраться из замка, – 39.
Успешно выбрались из замка – 26, из которых 14 были снова пойманы. Из 26 12 очутились на свободе.
Количество наших пленных, бежавших из госпиталей или при переводе из лагеря, составляло 19 человек. Из них 16 поймали, трое благополучно очутились на свободе. На мой взгляд, это был рекордный год.
Боевой дух в тот Новый год среди пленных был крайне высок. Трудились предсказатели, заключались пари. Меня даже попросили выдать им копию предсказаний Нострадамуса. Я помню одно из его изречений, которые всегда цитировали польские офицеры: «(русский) Медведь вернется назад к величайшей Реке на Востоке (ссылка, по их глубочайшему убеждению, на Волгу), омоет лапы и затем повернется и нападет на (немецкого) Орла». Другим было «Город в Северной Африке сменит власть пять раз» – Тобрук.
Пополнения и подкрепления для нашего Восточного фронта теперь оценивались в 800 000 человек, и генерал фон Унрух получил полномочия как-то наскрести это количество из индустрии, сельского хозяйства, бюрократии и бизнеса. Интересно, коснется ли это кого-нибудь в столовой Кольдица? За исключением адъютанта и коменданта, всем нам было уже за пятьдесят.
Мы прошли медицинское обследование у нашего лагерного врача. Заместитель коменданта казался довольно годным к службе, и все мы были шокированы его заключением. Наш доктор написал: «Не способен решить, годен ли для дальнейшей службы вообще. Дело передано в Лейпциг». В Лейпциге они сочли его «не годным ко всякой службе, даже гарнизонной. Если не бросит пить и курить, смерть может наступить в любой момент». Он покинул армию и отправился заведовать школой в Восточной Германии, а в августе 1943 года был найден мертвым в своей постели.
В Кольдице заменить его было некому, так что теперь у нас осталось только два дежурных офицера.
Вернувшись из увольнения в январе, я с радостью узнал, что неприятности на построениях утихли. Казалось, пленные усвоили приказ по лагерю номер 38. Или, подумал я, они могут так себя вести просто потому, что им так нужно, указ это или не указ.
«Не указ» оказался верным объяснением того приветствия, которым они встретили мое появление во дворе. Англичане устроили бурю оваций, французы их поддерживали. Поляки и голландцы просто смотрели и слушали. И хотя это было ребячество, я почувствовал себя уважаемым!
