Сомневаюсь, правда, что он мог внести хотя бы одно практическое предложение для увеличения мер предосторожности, не проведя по крайне мере двенадцать месяцев в лагере. Но мы выжали из него признание того, что приказ надевать наручники британским офицерам на определенные периоды дня здесь был неприменим. Это была репрессалия, утвержденная Гитлером в то лето, но из ее текста следовало, что она должна применяться исключительно в лагерях для британских военнопленных. Кольдиц, рассудил он, не был британским лагерем военнопленных; это был международный лагерь военнопленных, а посему приказ, по его мнению, к нам не относился. Должен сказать, этот приказ не имел большого успеха и в других местах: пленным всегда удавалось быстро снять наручники. Зато, подумали мы, каким великолепным сырьем этот сорт металла снабдил бы мастерские Кольдица, будь мы вынуждены заковать в наручники всех британцев в нашем лагере.
К этому времени война принимала неприятный оборот для Германии. Партизаны в России были объявлены вне закона. Наше гражданское население начало мстить экипажам бомбардировщиков, спускавшимся на парашютах. Эти летчики оказывались в безопасности, я имею в виду в сравнительной безопасности, только когда попадали в руки вермахта.
В середине октября я отправился на конференцию в Дрезден. Мы обсудили новые приказы вермахта, направленные на сокращение личного состава в соединениях внутреннего фронта, и определили пути и средства использования как можно большего числа военнопленных в немецкой индустрии. Что нам было нужно – это восполнение ужасных потерь, которые мы понесли, продолжали нести и наверняка будем нести на Восточном фронте. Там, в России, мы остановились. Наша высшая точка в Африке, в Аламейне, была достигнута. Начинался прилив, хотя ему еще предстояло пройти длинный путь.
15 октября я вернулся из Дрездена, сделав пересадку в Дебельне. Там всех пассажиров проверяла полиция. Я пал духом. Мне не нужно было ничего спрашивать – я и так все понял. «Да, – сказали они. – Четыре офицера бежали из этого вашего
В то утро после обычного гвалта выяснилась пропажа четверых британских офицеров. Ими были майор Литтлдейл, лейтенант Стивенс, RN, капитан Рейд и капитан авиации Уордл, военно-воздушные силы Канады.
И снова предупредила нас о том, что что-то случилось, женщина, шедшая через питомник: она нашла обрывки подозрительного сине-белого материала (обычные простыни) под несколькими кустами. Собаки взяли след, но побежали не вперед, а привели нас назад к стене замка, где остановились. Немедленно по всем телефонным линиям властям и персоналу различных военных служб в радиусе пяти миль от Кольдица было передано кодовое слово «мышеловка». К полудню мы расширили сеть поисков до радиуса двадцати миль, передав слово
Днями напролет мы обыскивали двор и помещения в поисках выхода. 18-го числа в голландских помещениях в толще стены мы нашли дыру – что-то вроде тайного лаза, проделанного еще в Средних веках. Это был основной тайник голландцев. Мы конфисковали три самодельные немецкие офицерские униформы, формы из штукатурки для литья пуговиц, эмблем и так далее, а также довольно существенное количество инструментов. Этот лаз находился под их умывальнями, и обнаружили мы его только потому, что их система оповещения о приближении полицейского отряда в который раз подвела.
Поскольку собаки, казалось, нашли некий ключ к этому побегу с внешней стороны основания нашей южной стены, мы обыскали наши собственные помещения на нижнем этаже и различные подвалы той стороны нашего двора. Полицейский отряд представил так называемые «доказательства» в поддержку безумной теории, что беглецы пересекли немецкий внутренний двор и выбрались из подвала под нашими южными зданиями, выходящими ко рву. Собаки привели нас к внешней стене близ вентиляционной шахты, выходившей наружу как раз в том месте. Утверждали, что на цветочных клумбах рядом со стеной комендатуры возле рва можно было различить следы. В одном из подвалов нашли фантики от английских ирисок, а снаружи вентиляционной шахты – погнутый прут решетки. В тот момент все это казалось нам крайне туманным. Как кто-то мог незаметно пройти мимо часового, маршировавшего посередине немецкого двора? Как мог заключенный вылезти из окна на стороне заключенных того двора в полном свете прожекторов и остаться незамеченным караулом? Служба безопасности постановила забить досками вентиляционную шахту. Что же касается остального, мы сделали вывод, что, судя по всему, один из наших собственных людей где-то раздобыл конфеты и съел их тайком в подвале. Следы на цветочных клумбах же, скорее всего, мог оставить кто угодно, даже одна из собак.
Несмотря на все наши разыскные мероприятия, к 23 октября мы по-прежнему не нашли ни одного намека на выход из лагеря. О четырех британских беглецах пока не поступало никаких известий извне.
Однажды вечером в ноябре мы чуть не поймали одного из пленных в коридоре, ведущем с верхней площадки лестницы здания гауптвахты к дыре под сценой, которую мы замуровали в январе, после двух успешных попыток побега. Кто бы это ни был на этот раз, он убежал назад в театральную гардеробную прежде, чем полицейский отряд успел подняться туда и отрезать ему путь. Мы задумались: а не было ли это тем выходом, из которого пленные бежали на прошлой неделе? Они вполне могли вновь открыть и использовать этот старый и надежный путь к побегу, переодевшись в немецких военнослужащих. Мы перенесли нашу столовую с ее прежнего места над гауптвахтой, а значит, избавили пленных от одного лишнего препятствия на их пути вниз. Куда они могли пойти после этого, по-прежнему оставалось для нас загадкой.
Вскоре мы обнаружили шатающийся прут решетки на задней стене кухни заключенных. С одной стороны кухни имелся проход с их двора; на другой стороне дверей не было, только окна, выходившие на наш двор. Теоретически можно было вылезти их этих окон, спрыгнуть на низкую крышу, а оттуда спуститься на немецкий двор, но куда идти потом? Во дворе днем и ночью дежурил часовой. Мы опросили всех часовых, несших вахту у ворот в парк в ночь побега этой четверки. Все поклялись, что никто не проходил мимо них ранним утром, не показав пропуска. В конце концов, насколько мы понимали, побег четырех британских офицеров имел место из театра, вниз мимо гауптвахты, затем наружу по какому-то таинственному пути, нам неизвестному, и прочь. Возможно, предположили мы, они спустились ниже гауптвахты в подвал, из него выбрались на нижнюю террасу на южной стороне и перелезли через проволочное ограждение. Однако часовой на террасе исключил эту теорию [55].
В ту осень стало очевидно, что работа нефтяной комиссии, в начале года заседавшей в Кольдице для подготовки к эксплуатации русских нефтяных месторождений, окажется напрасной. Германия не получит нефть из месторождений в Баку. Мы, конечно, вывесили наш флаг на вершине Эльбруса – самой высокой горы на Кавказе, но это было только показным жестом. Возможно, с этого пика наши скалолазы и видели нефтяные месторождения, но это был предел наших возможностей. Теперь все свои надежды мы обратили на подводную кампанию.
Утешил нас урожай картофеля и корнеплодов, в тот год выдавшийся рекордно высоким. Да и осень, слава богу, выдалась великолепной. Никаких заморозков в октябре вообще. Норма угля была снижена на 30 процентов.
3 ноября из Польши прибыли два британских офицера – лейтенанты Сильвервуд-Коуп и Кроуфорд. Их карточки были помечены обычными зелеными ярлычками (знак побега), но эти двое были беглецами с отличием. Первоначально они бежали из лагеря в Познани и некоторое время находились в контакте с польским подпольем в Варшаве и Радоме. В этих городах они скрывались несколько месяцев. Агенты, главным образом ответственные за их содержание в Варшаве[56], так и не были найдены, и гестапо поймало их в ходе облавы вместе с поляками и несколькими евреями.
Вместе с другими их отправили в тюрьму, где они явились свидетелями жутких вещей. Они видели, как евреев проталкивали через крышки люков в трубы канализации, полные воды, и оставляли там, пока те чуть не погибали. Из окон своих камер они видели, как на пленных натравливали собак. Они видели, как собаки раздирали заключенных на куски. Они видели, как узников били и подвешивали за запястья.
В Кольдице эти двое написали заявления, описывавшие все это. Я внимательно прочел их, – для меня подобные откровения явились первой информацией, полученной лично мной из первых источников о том,
