Один, дай мне силы.
Руки мои дрожат. Скрюченные пальцы больше похожи на когти орла. Ногти заострились и обломались. Из груди моей вместо дыхания вырываются свист и хрипы. Глаза, которые когда-то могли разглядеть сарыча в поднебесье или корабль на самом краю горизонта с верхушки мачты, теперь застил вечный туман. Только наклонив лицо к пергаменту, так что отчетливо слышен скрип пера по хорошо выделанной коже и ощущается запах дубильной кислоты, смешанный с моим собственным дыханием, я, хоть и с трудом, различаю слабый след чернил. Но это неизбежно, когда медленно приближаешься к позорной смерти.
Браге, дай мне силы запечатлеть мои воспоминания на выбеленном пергаменте. Больше сорока лет прошло с того дня, когда моему повелителю и королю — человеку, которого называют теперь
Чтобы не перечить моему господину, я принял крещение во имя Иисуса Христа. Однако втайне, как и встарь, поклонялся богам, доставшимся мне от предков. Я так и не осмелился признаться Олафу, что изменял вере. Оставаясь наедине с собой, я молился Одину и Тору, Бальдру и Браги, Фрею и богине Фрейе.[7] Мои боги помогали мне всю мою жизнь. А что сделал Иисус Христос для моего короля? Где был Бог, которого они называли Всемогущим, когда Олаф сражался за Него при Стиклестаде? Мои же боги сохранили мне жизнь и позволили дожить до возраста, когда тщедушное бренное тело почти рассыпается на куски, внутренности сгнили, а мясо отваливается от костей. Никогда Валгалла[8] не распахивала предо мной своих врат. Почему мне не было позволено умереть в битве? С того самого дня, как мы с Олафом, тогда еще два молокососа, отправились в свой первый поход викингов, я не раз смотрел смерти в глаза в чужих краях. Но валькирии никогда не останавливали на мне свой выбор. Я еще чувствую жажду крови и помню ярость, которая вскипала во мне каждый раз при приближении к чужому берегу, ужас в глазах противника, вздымающиеся груди и обнаженные бедра женщин, над которыми мы надругались. Мы бились храбро — так, как нас учили отцы и деды. Сколько человек мы убили? Больше, чем пальцев на руках у тысячи человек. Я и сейчас вижу перед собой взгляд тех воинов, которых я разрубал во имя короля Олафа. Мы брали в плен мужчин и женщин, которых потом продавали как невольников и наложниц. Поджигали дома и, уходя, оставляли деревни в руинах. Таков был обычай.
Незадолго до смерти Олаф почувствовал угрызения совести. Он молил своего Бога о прощении. Его Бог не уважал приносящие славу битвы. Если приверженцы этого Бога складывали молитвенно свои руки и шептали волшебные слова, то Он прощал им грехи, которые их мучили. Но только если они поклонялись Ему. Какое лицемерие! Я никогда не мог понять этого Бога и Его Божественного Сына. Поэтому я по- прежнему приносил жертвы Одину и Тору. И еще Браге, богу поэзии и искусства скальдов.[9] Меня называли скальд Бард. Ни одно из моих скальдических стихотворений не записано. Мои лучшие стихи живут в устах других людей.
В вырубленном в скале монастыре, где я живу уже почти двадцать лет, ко мне относятся как к святому. Раз уж я был близок и к королю, и к египтянину Асиму, то здесь думают, что часть их святости перешла на меня. Теперь оба покоятся в тайной гробнице Асима вместе с сокровищами и древними свитками, которые мог прочитать только Асим.
Двадцать пять лет миновало с той поры, когда мы были молодыми, до дня, когда жизнь покинула Олафа Святого под палящим июньским солнцем в битве под Стиклестадом, и все эти годы я был его верным спутником. Сейчас я стар. Сижу здесь и записываю на самом лучшем пергаменте, какой только можно получить в этом монастыре, острым пером и лучшими чернилами тайну, оставшуюся от той жизни, которую я провел вместе с моим королем. Перед смертью я должен рассказать историю о походе воинов в царство солнца, к храму чужих богов.
РУНИЧЕСКАЯ НАДПИСЬ
ВАТИКАН
Лицо кардинала Бенедиктуса Секундуса казалось мертвенно-бледным в мелькании света от коптящего жирового светильника. Положив перед собой на стол пачку листов пергамента, он стал сверлить архивариуса взглядом:
— Почему об этом тексте мне стало известно только сегодня?
— Ваше Преосвященство, этот коптский документ был среди бесчисленного количества прочих, которые Ватикан конфисковал более ста лет назад. С тех пор они лежали нетронутыми в архиве. Пока префект Сканнабекки не приказал произвести разборку и составить их опись. Этот документ лишь один из многих, которые нам недавно перевели. Мы даже не подозревали… — Архивариус замолк, с испугом перевел взгляд с кардинала на стоявшего в темном углу Клеменса де Фиески, рыцаря из ближайшего окружения папы, и закончил: —…о характере этого текста.
— Кто записал текст на коптском?
— Один египтянин, Ваше Преосвященство…
— Нетрудно догадаться.
— …некий жрец…
— Хм!
— …по имени Асим.
— И где же оригинал?
— Насколько нам известно, папирус находится в… э-э-э… Норвегии.
Взгляд кардинала затуманился.
—
—
