— Не может быть! Малыш Бьорн! Это ты?
Постарела. Грета всегда производила впечатление очень немолодой (хотя слово «зрелая», пожалуй, будет более уместным). Но она принимала свой возраст с врожденным достоинством. Когда мы познакомились, она лихо зачесывала посеребренные сединой волосы и носила облегающую юбку и черные ажурные чулки. Сейчас я вижу, что за последнее время она сильно сдала. Глаза по-прежнему горят, но на худом лице отчетливо проступили морщины и пигментные пятна. Дрожащие руки с тонкими пальцами похожи на коготки крохотного воробья. Седые волосы заметно поредели. Она чуть склоняет голову набок. «С тех давних пор прошло немало…» — задумчиво произносит она. Голос надтреснутый, нежный. Когда-то давно я был в нее влюблен.
Улыбка та же, что и раньше, и взгляд тот же, но очарование пропало. Она отступает в сторону и впускает меня.
Квартира ничуть не изменилась: огромная, забитая мебелью, темная, наполненная терпкими ароматами. Комнаты, комнаты, комнаты. Необыкновенно широкие двери. Лепнина на потолке. На комодах и узких полках фигурки библейских персонажей. Моисей на горе Синай. Мария с Иисусом у яслей. Нагорная проповедь. Распятие Христа. В маленьких плетеных креслицах из лыка сидят медвежата и куколки с неподвижными фарфоровыми личиками. Возможно, именно они напоминают Грете Лид-Вэйен о детстве, о котором она отказывается говорить. Кажется, у нее нет родственников. Во всяком случае, она ни с кем не поддерживает близких отношений. Грета заполнила пустоту жизни наукой. И мужчинами. Повсюду книги. Она замуровала себя в своей квартире в престижном районе Фрогнер и наслаждается одиночеством.
Она ведет меня в гостиную. Проходим мимо спальни. Через приоткрытую дверь видна неприбранная постель. Чужие постели смущают меня. Я отвожу взгляд.
Грета изменилась. Теперь она пожилая дама. Даже походка стала шаркающей.
Со стула спрыгивает кошка и исчезает под роялем. Я терпеть не могу кошек. А они не любят меня.
Грета кивает на плюшевый диван:
— Надо бы предложить тебе чего-нибудь выпить… — Она грузно опускается на стул.
Что-то случилось, я это чувствую. И все-таки не осмеливаюсь спросить.
Она смотрит на меня. С грустной улыбкой. Старинные настенные часы громко бьют два.
— Мне нужна помощь. — Я с трудом подавляю чихание. От кошачьей шерсти свербит в носу.
— Я так и подумала. Ты не ходишь по гостям без дела.
В ее словах мне слышится мягкий укор, но, возможно, она лишь констатирует факт или намекает на вечер двенадцатилетней давности, когда я набрался храбрости и признался ей в любви. Мне было двадцать. Ей много за пятьдесят. Я всегда был со странностями.
— Я постарела? — спрашивает она.
Я никогда ей не врал. Поэтому сейчас молчу. Возраст всего лишь точка на хронологической прямой. В восемьдесят шесть лет математик Кэтлин Оллереншоу разрешила древнюю математическую задачу «магический квадрат». В каком направлении ни складывай, получается всегда тридцать:
0 14 3 13
7 9 4 10
12 2 15 1
11 5 8 6
Не дождавшись ответа, Грета с тоской вздыхает.
— Я больна, — без обиняков сообщает она. — Рак. Уже два года. Благословляю каждый день жизни.
Я беру ее за руку. Впечатление такое, словно я прикасаюсь к холодной руке мертвого ребенка.
— Врач считает, что я терпеливая, — произносит она.
— Очень больно?
Она пожимает плечами, что может означать и «да» и «нет». Потом говорит:
— Душа болит. — Я сжимаю ее пальцы. — Так в чем же проблема? — Она переходит на деловой тон и отнимает руку. В голосе появляются нотки авторитарности, которые были свойственны ей во времена профессорства. Семь лет назад она завершила свою преподавательскую деятельность. — Поговорим о ней.
— Если ты плохо себя чувствуешь, то я не буду…
— Нонсенс!
— Я подумал…
— Малыш Бьорн! — Она направляет на меня пронзительный взгляд.
Я не знаю, как начать. Она помогает:
— Я слышала, ты участвуешь в раскопках в монастыре Варне?
Как и в университетские времена, она все обо всех знает.
— Мы кое-что нашли, — неуверенно говорю я. Но опять попадаю в тупик. Ищу нужные слова. Наконец меня прорывает. — И я пытаюсь понять, что произошло!
Смысла в моих словах никакого.
— Что нашли? — спрашивает она.
— Ларец.
Она выжидающе смотрит на меня:
— И что?
— Золотой.
Она наклоняет голову:
— Мир велик!
— Профессор Ллилеворт сбежал с ним.
Она молчит. Ей следовало бы засмеяться. Покачать головой. Но она молчит. Потом начинает кашлять. Сначала осторожно, потом громко, с надрывом. Кажется, что легкие бьются о стенки грудной клетки. Она прижимает ладонь ко рту. Когда припадок кончается, она некоторое время сидит неподвижно, пытаясь отдышаться. Не смотрит на меня. Это хорошо. Так она не может увидеть моих глаз.
Она кашляет и несколько раз отхаркивается. Деликатно вынимает носовой платок и сплевывает в него.
— Извини, — шепчет она.
Я все это время наблюдаю за дремлющей под роялем кошкой. Когда я был самым прилежным студентом Греты и одновременно ее поклонником, я выполнял для нее все поручения по дому. Тогда у нее был кот Люцифер. Вряд ли это тот же самый кот. Хотя он и похож на прежнего кота необыкновенно.
— Ларец подлинный? Старинный? — спрашивает она.
— Совершенно точно.
— Его не подбросили?
Я качаю головой. Иногда мы, археологи, так развлекаемся. Подбрасываем в культурный слой какой- нибудь современный предмет. Например, пульт от телевизора к сокровищам доисторического вождя или французскую булавку к обломкам керамики и наконечникам стрел.
— Грета, ларец древний. А кроме этого, — я смеюсь, — мы ведь говорим о раскопках профессора Грэма Ллилеворта. Кому придет в голову подшучивать над ним!
Грета тоже смеется.
— И он знал, что именно мы ищем, — продолжаю я. — Он знал, что ларец лежит где-то там. Он знал, что мы его найдем. Знал!
Она некоторое время обдумывает мое утверждение.
— Ты считаешь, он хочет украсть ларец? Чтобы продать подороже? — Ее голос дребезжит из-за мокроты в горле.
— Такая мысль тоже приходила мне в голову. Но все не так просто!
