после себя выжженную дымящуюся пустошь. Абсолютно непригодную для изнасилований. Все подозревали, что между этими происшествиями есть какая-то связь.
В школе мы долго говорили об этом. Полиция произвела расследование. Мы придумывали поджигателю прозвища: Сумасшедший Пироман, Король Огня, Мститель.
До сих пор никто не знает, что поджигателем был я.
У профессора было много разных возможностей, чтобы спрятать ларец. Но большинство мест я исключаю. Я знаком с его образом мысли.
Он мог спуститься в главное хранилище. Мог запереть ларец в несгораемом железном сейфе. Но он этого не сделал. Ведь у всех есть доступ в хранилище. А он не хотел делиться ни с кем.
Один из главных парадоксов жизни состоит в том, что мы не видим того, что на виду. Так думает профессор. Он знает, что именно в отчаянных поступках доля риска минимальна. Хочешь спрятать книгу — поставь ее на книжную полку.
Он спрятал ларец в своем кабинете. В запертом шкафу. За какими-нибудь коробками или папками. Я абсолютно уверен в этом. Моя интуиция безупречна. Я могу представить себе действия профессора так же отчетливо, как если бы видел их на киноэкране. Эту способность я унаследовал от своей бабушки.
Дверь кабинета профессора заперта, но меня это не остановит. Когда он уезжал в Телемарк на раскопки в 1996 году, он дал мне на время ключ и забыл об этом. Как и о многом другом.
Его кабинет вдвое больше моего. И несравненно величественнее. Посередине, на ковре, имитирующем персидский, возвышается письменный стол с компьютером, телефоном и чашкой для скрепок, сделанной моим сводным братом на уроках труда. Офисное кресло с высокой спинкой оснащено гидравликой. Рядом стоят стулья и столик, где профессор пьет кофе со своими гостями. У южной стены расположился стеллаж, набитый знаниями.
Я опускаюсь в кресло, которое встречает меня мягким пружинящим дружелюбием. В воздухе чувствуется резкий запах сигары Ллилеворта.
Я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться. Обращаюсь к интуиции. Так я сижу несколько минут. Потом открываю глаза.
Взгляд падает на архивный шкаф. Это серый алюминиевый шкаф с тремя горизонтальными ящиками и общим замком на самом верху справа. Я подхожу и тяну на себя верхний ящик.
Заперто. Конечно.
Ножницами или отверткой можно легко взломать замок. Но это вряд ли потребуется. Под скрепками в чашке на письменном столе я нахожу ключ. Запасные ключи профессора лежат повсюду. К лампе на письменном столе подвешены ключи от «мерседеса» и виллы.
Я отпираю, потом открываю верхний ящик. Зеленые вертикальные папки заполнены документами, письмами и контрактами. В среднем ящике я нахожу вырезки из иностранных журналов, систематизированные по алфавиту и по темам.
Ларец лежит в глубине самого нижнего ящика. Позади всех папок. Он завернут в мягкую ткань. Вложен в пластиковый пакет от «Лорентцена». Пакет находится внутри полосатой сумки. И сверху все это прикрыто стопкой книг. Держа сумку в руке, я убираю все остальное на место. Запираю ящики. Кладу ключ под скрепки.
Пододвигаю кресло к письменному столу. В последний раз окидываю кабинет взглядом — все ли на месте? Ничего не забыл? Потом выскальзываю в коридор и захлопываю за собой дверь. Коридор темный. И бесконечный. Смотрю сначала в одну, потом в другую сторону. Медленно крадусь к своему кабинету.
Мои шаги гулко звучат в пустом коридоре. Стук сердца тоже слышен. Я оборачиваюсь.
Я ловлю воздух ртом, пытаюсь идти как можно быстрее.
Успел! Голоса продолжают раздаваться у меня в голове. Я рывком распахиваю дверь и вваливаюсь в свой кабинет. Прислоняюсь к двери и тяжело дышу.
Осторожно вынимаю ларец из сумки и пакета, разворачиваю. Руки дрожат.
Находка оказывается неожиданно тяжелой. Два хлипких запора удерживают красноватую подгнившую крышку. Дерево превратилось в труху. Сквозь щели видно, что лежит внутри. Там еще один ларец.
Я не специалист по металлам. Но сейчас это не важно. Без всякой экспертизы видно, из чего сделан внутренний ларец. Это золото. Даже пролежав столетия в земле, оно испускает теплое желтоватое сияние.
Я ощущаю, как на меня надвигается что-то страшное.
Смотрю через грязные стекла окна на улицу и жду, пока сердце успокоится.
Два года назад я провел шесть месяцев в клинике для душевнобольных.
Мне повезло. Я получил место в том отделении, куда раньше ходил на групповую терапию. Время остановилось в этом месте. Узор линолеума не изменился. Стены были того же бледно-зеленого цвета, без всяких украшений. Звуки и запахи те же. Все так же сидел в своем кресле-каталке Мартин и восемнадцатый год подряд вязал все тот же шарф. Огромное произведение вязального искусства хранилось у него в высокой корзине под крышкой. Мартин кивнул мне, как будто я всего лишь ненадолго сбегал в киоск. А мы ведь даже никогда не разговаривали. Он узнал меня, посмотрел благожелательно, словно считал своим другом.
Мама даже не знала, что меня положили в больницу. Она так легко огорчается. Поэтому я сказал ей, что отправляюсь на раскопки в Египет.
Пришлось послать на Главпочтамт в Каире большой конверт формата А4, где лежало шесть конвертов поменьше, каждый с адресом. И письмо с просьбой о помощи. Я не знаю арабского языка. Поэтому я положил туда двадцатидолларовую купюру. Универсальный язык. Некий любезный почтовый служащий все понял и поставил штамп:
Терапия помогла мне встать на ноги. У врачей есть свои отработанные приемы. С их помощью я сумел расправить свою жизнь, как расправляют одежду, повесив ее на плечики.
Ничего экзотического в моей болезни не было. Никаких занятных фантазий типа «я Наполеон». Никаких голосов в голове. Только жизнь в абсолютной и беспросветной мгле.
Сейчас мне лучше.
В ужасе мчусь я по улицам Осло. Теперь я вне закона. Заходит солнце.
В течение какого-то времени в зеркале заднего вида мелькала «тойота». Когда она наконец свернула на боковую улицу, я вздохнул с облегчением.
