алтарь покрывалом из белого шелка и, по сообщению полиции, зажег не менее шестидесяти шести восковых свечей.
На шелковую поверхность они положили тело Мари-Элизы. Она была обнаженной, с венком из цветов на голове. Местная полиция сначала решила, что речь идет о ритуальном сексуальном убийстве. Но судебные медики не нашли никаких признаков изнасилования.
— Даже мертвая она была прекрасна. Она лежала так мирно. Как ангел.
Голос в телефоне дрожал. Отец Мари-Элизы Монье долго молчал, потом продолжил:
— Я видел несколько фотографий у полицейских. Ее волосы рассыпались по шелковой поверхности и напоминали сияние. Руки сложены на груди. Неземная красота. Как у богини. Но они не закрыли ей глаза. Правда, странно? Они могли бы, по меньшей мере, закрыть ей глаза. В ее глазах была огромная скорбь, Белтэ. Огромная скорбь.
Я думал, что никогда больше не услышу о нем. И все-таки он позвонил. Потому что я просил его позвонить. Если она объявится. И она объявилась. В каком-то смысле.
Вероятно, ему надо было с кем-то поговорить. Возможно, было не очень много людей, кому он мог позвонить.
— Кто мог такое сотворить? — продолжил он. — Кто мог сделать такое с молодой женщиной?
— Ужасно.
— Мари-Элиза всегда интересовалась потусторонним миром. И теперь попала туда. Трагическая ирония. Ей исполнилось двадцать четыре.
— Примите мои соболезнования. Я не знаю, что сказать.
— С самого раннего возраста она была ищущим человеком. Я думаю, именно по этой причине она стала изучать теологию. Она была верующей. Но не по четко обрисованному церковному образцу. Ее не занимали правила, предписания, запреты и догмы и подобные вещи. Мари-Элиза считала, что Церковь — как институт — была жалкой попыткой человека привести веру в систему. Она полагала, что на свете есть более высокая истина. Истина, которую ни Церковь, ни Библия — или какая-то другая религия или другое вероисповедание — не смогла установить. Сам я добрый католик. Вполне традиционный. Признаю это. У нас было много увлекательных дискуссий, у нас с Мари-Элизой. Но я всегда уважал ее. Так же как она уважала меня:
— А какая же вера была у нее?
Он задумался, потом ответил:
— Мари-Элиза была христианкой, но совсем в другом смысле, чем мы привыкли. Она увлекалась гностиками,[28] катарами,[29] манихеями.[30] Ее занимала грань между добром и злом, светом и тьмой. Она полагала, что эфир вокруг нас заполнен добрыми духами — светлыми существами, как она их называла, лишенными плоти. И еще верила в темные силы. В злых духов тьмы. Называйте их демонами, если хотите. Дьяволятами. Подручными Сатаны.
Он замолк. Я слышал только его дыхание.
— Мари-Элиза стала теперь светлым духом. Когда я смотрю на фотографии в полиции, мне кажется, что она сияет. Даже мертвая. Она сияет.
— Где она обрела свою веру?
— У нее было два наставника. Учителя. Собственно, вам надо бы поговорить с ними. Один — старик, насколько мне известно. И его жена — моложе. Мари-Элиза в восторге от них. Была.
— Они живут в Париже?
— Нет, в Амстердаме.
Я подумал о Моник, у которой был нидерландский электронный адрес. И еще о паре в Амстердаме, о которой попытался узнать Кристиан Кайзер.
— Как вы думаете, они могут иметь отношение к… к тому, что произошло?
— Никакого. Мари-Элиза очень хорошо разбиралась в людях. Она много раз бывала в Амстердаме и навещала их. Эти встречи вдохновляли ее.
— Что вы знаете об этих людях?
— Не много. Они жили уединенно. Окруженные тайной. Мари-Элиза помогала им.
— Чем?
— Хороший вопрос. Помощь имела отношение к тому, что они изучали. Это все, что мне известно. А занимались они чем-то странным.
— В каком смысле странным?
— Я не разбираюсь в таких вещах. Но насколько я понимаю, они были экспертами по сатанизму. Только не думайте плохо ни о Мари-Элизе, ни об этих исследователях. Их интерес был исключительно академическим.
— Какую роль в их исследованиях играла Мари-Элиза?
— Она была их контактом с внешним миром. Через Интернет большей частью. В Интернете она была ас.
— Вы можете мне помочь связаться с ними?
— К сожалению, нет. Мари-Элиза стерла в мобильном телефоне список контактов. Ноутбук со всеми электронными адресами конфисковала полиция.
Мы поговорили еще несколько минут. Перед прощанием я попросил его позвонить мне, если у него появятся новые сведения.
Он позвонил на следующий день утром. Его едва было слышно. Как будто он вот-вот потеряет голос.
— Кое-что случилось. Совершенно неожиданное.
— Что случилось, Монье?
— Речь идет о Мари-Элизе.
— Вот как?
— И о вас.
— Обо мне?!
— Я получил письмо.
— От… убийц?
— От Мари-Элизы. Ее подруга переслала его мне.
— Надо передать его полиции!
— Они его получат.
— Что она пишет?
— Вам надо прочитать его.
— Почему?
— Вы там упомянуты.
— Я? И что там написано?
— Не по телефону. Нет-нет.
— Как мне его получить?
— Вы можете приехать в Париж?
За окном я увидел большую птицу — орел? Коршун? — которая парила большими кругами, на фоне неба был виден только силуэт. И вдруг она ринулась вниз и исчезла.
— Белтэ?
Я искал хищную птицу и думал. Я не могу прятаться здесь, на горном пастбище, всю свою жизнь. Быть в бегах — значит издеваться над собой. Ты становишься добычей. Прячешься и ждешь, что тебя поймают.
— Я только предлагаю, — сказал он. — Я могу отдать письмо полиции.
— Нет-нет! Мне нужно было подумать.
