Главный комментатор пропагандистского ведомства Геббельса генерал Дитмар в эти месяцы круто изменил тон и характер своих выступлений. Канули в вечность хвастливые речи, сулившие изо дня в день победу за ближайшим углом. Теперь, слушая немецкое радио, я записывал совершенно иные по своему характеру декларации Дитмара:
— Та быстрота, с какой следуют друг за другом падения немецких городов, за которые идет бой и о взятии которых сообщает противник, показала с горькой очевидностью, что сейчас Советы сочли целесообразным чрезвычайно ускорить свое наступление. Глубокие страдания немецкого народа, спасающегося бегством по зимним дорогам, побуждают к высшим достижениям германскую армию и фольксштурм, сражающийся с ней плечом к плечу.
И Дитмар умолял солдат вермахта держаться на востоке, держаться, несмотря ни на что, пока не настанет чудо… О каком же чуде шла речь? О новом секретном оружии, насчет которого Геббельс прожужжал все уши своим верноподданным, но которое так и не появилось на свет? Нет, Гитлер рассчитывал на иное чудо: он ждал, что вот-вот западные державы заключат с ним сепаратный мир, и тогда начнется война между США и Англией, с одной стороны, и Советским Союзом — с другой.
Пугая западные державы советской угрозой и подталкивая их к столкновению с Красной Армией, он вопил в той же речи от 30 января:
— Я повторяю свое пророчество: если Англия не сможет укротить большевизм, она сама станет жертвой этой разлагающей болезни. Демократия не сможет избавиться от духов, вызванных ею из азиатских степей.
А тем временем тайные эмиссары третьего рейха повсюду устанавливали контакты с представителями западных держав и пытались любой ценой столковаться с ними. Они говорили, что люди, пославшие их, готовы на все, даже на полную капитуляцию перед западом, лишь бы не допустить большевиков в Берлин. И вскоре после битвы в Арденнах всякое сопротивление вермахта на западе фактически прекратилось — гитлеровцы открывали фронт перед западными державами, продолжая и усиливая борьбу на востоке.
Искушение для западных союзников было велико. Кое-кто даже начал подумывать о том, что следовало бы пойти на нарушение только что подписанных соглашений с Советским Союзом, определивших разграничительную линию оккупации Германии после ее поражения, и занять Берлин, пока вермахт ведет бой с советскими войсками на востоке.
Тогда мы этого еще не знали, но после войны были опубликованы многие документы, свидетельствовавшие о таких настроениях в самых высоких сферах западных держав, и среди них вот это письмо Черчилля Рузвельту, написанное 1 апреля, незадолго до взятия Вены Красной Армией: «Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто (!) они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу… Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток, и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять».[91]
К чести Рузвельта, он не принял этого совета.
И все-таки следовало спешить. Ставка всемерно ускоряла приготовления к решающей битве за Берлин. В ней должны были принять участие все те же три фронта: 1-й Белорусский, которым командовал Г. К. Жуков, — он должен был наносить удар в центре; 1-й Украинский под командованием И. С. Конева и 2 -й Белорусский, которым руководил К. К. Рокоссовский.
Им предстояла трудная задача: Гитлер собрал для защиты подступов к Берлину и самой столице четыре армии, в том числе две танковые; они объединяли 85 дивизий, в том числе 48 пехотных, 4 танковые, 10 моторизованных дивизий, несколько десятков отдельных полков и немалое число других частей и подразделений, общей численностью в миллион человек, при 10 400 орудиях и минометах, 1500 танках и 3300 самолетах. Для борьбы с нашими танками гитлеровцы накопили более трех миллионов фауст-патронов. Добавьте к этому сложнейшую систему военно-инженерных укреплений, прикрывавших подступы к Берлину, начиная со ставших знаменитыми Зееловоких высот, и вы получите некоторое представление о том, какие трудности должны были одолеть наши войска, прорубая себе путь к рейхстагу, на кровле которого предстояло поднять красный флаг.[92]
1-я гвардейская танковая армия снова входила в состав 1-го Белорусского фронта, и опять на нее ложилась трудная роль бронированного тарана, который должен был взламывать гитлеровскую оборону. По плану операции на 1-ю гвардейскую танковую армию возлагалась задача — овладеть юго-западной и южной частями Берлина, тогда как 2-я гвардейская танковая армия генерал-полковника танковых войск С. И. Богданова должна была войти в северо-западный район города. Конечно, наряду с ними в сражении должны были принять участие и многие другие армии — в состав ударной группировки 1-го Белорусского фронта, наносившей главный удар по Берлину с Кюстринского плацдарма, входили также 47-я армия Ф. И. Перхоровича и 8-я гвардейская В. И. Чуйкова, 3-я ударная армия В. И. Кузнецова, 5-я ударная Н. Э. Берзарина.
Вспомогательные удары наносили 61-я армия П. А. Белова и 1-я армия Войска Польского, действовавшие севернее Кюстрина, а также 69-я армия В. Я. Колпакчи, 33-я армия В. Д. Цветаева — они должны были продвигаться вперед южнее. Во втором эшелоне до поры до времени оставалась 3-я армия А. В. Горбатова.
Большую роль в битве за Берлин были призваны сыграть мощные вооруженные силы 1-го Украинского фронта и, в частности, его танковые армии — 3-я и 4-я, которые по-прежнему возглавляли опытные полководцы-танкисты П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко. Наконец, свой вклад, и притом весомый, в это сражение должен был внести 2-й Белорусский фронт.
Все эти три фронта, вместе взятые, располагали двумя с половиной миллионами солдат и офицеров, 41 600 орудиями и минометами, свыше 6300 танками и самоходными орудиями и 7500 боевыми самолетами. Эта огромная воинская машина должна была начать действовать 16 апреля.
В 1-й гвардейской, как и в других армиях, готовились к решающей битве, как обычно, слаженно и дружно, во всеоружии большого опыта, накопленного за все эти годы.[93] И все же люди чувствовали себя не так, как обычно: ведь им предстояло, как все понимали, последнее серьезное сражение войны. Последнее! Стоит занять Берлин, задушить окаянного Гитлера в его конуре под рейхсканцелярией и поднять красный флаг над рейхстагом, и третий рейх рассыплется в прах…
Вот какие письма мы получали в эти дни от своих друзей из 1-й гвардейской танковой армии:
«Где-то в Германии, 3 апреля.
Сейчас мы опять на старом месте, у прежнего хозяина (1-я гвардейская танковая армия после похода к Колъбергу и Гдыне вернулась в распоряжение 1-го Белорусского фронта. — Ю. Ж.). Сейчас маленькая передышка. Устали мы основательно, но фашистам, что называется, дали духу.
Итак, если считать с момента нашего первого прорыва на запад в этой операции, то на германской: земле мы уже больше месяца. На нас с непривычки эта страна производит удручающее впечатление. Вся она — из серого камня, какой-то арестантский цвет, с зеленоватым, оттенком. Дома с остроконечными крышами стоят тесно, все похожи один на другой.
Мы проехали много деревень, и все они как одна. И квартиры похожи. И мебель какая-то стандартная. Помещичьи и кулацкие дома богатые, много всякого добра, все электрифицировано. В скотных дворах по пятнадцать-двадцать коров, много лошадей, а свиней и птиц — без счета. Эти господа хотели войны, и она на них не отражалась, пока фронт не придвинулся к ним вплотную.
В каждом богатом доме были рабы — наши люди с Украины, Смоленщины, из Калинина, Львова, много было поляков. Мы всех их освободили и отправили домой. Писать о том, как с ними обращались хозяева, не буду — вы сами знаете, об этом много уже сообщалось в печати. Рабы помногу работали, их били, кормили плохо…
А как только вошли наши войска, эти господа стали «нейтральными» — на своих богатых домах вывесили белые флаги — простыни, полотенца, просто какие-то тряпки. Надели и на рукава белые повязки. Но в глаза прямо не смотрят, а все глядят в землю и жалко улыбаются, гадая: пронесет или не пронесет?..
Во многих домах мы видели наши советские вещи с нашими фабричными клеймами: стулья, зеркала, ковры. Это награбленное у нас добро. Посмотришь на такой стул или зеркало, и злость закипает, и слезы на
