С генералом Катуковым мы встретились в нарядной и чистой хате буковинского крестьянина. Он с трудом передвигался по горнице, опираясь на палочку. Генералу не повезло: в разгаре тяжелых зимних боев он испытал острый приступ аппендицита. Врачи потребовали немедленно лечь на операционный стол. Генерал отказался, прогнал врачей и продолжал руководить операциями. Превозмогая боль, он ездил из части в часть на бронетранспортере в старой солдатской шинели, в которой воевал еще под Москвой, и с маузером у пояса. Спать было некогда, об отдыхе нельзя было и подумать.
Передышка наступила только первого февраля, когда армия вышла из боев. Врачи снова настаивали на операции. Генерал отмахивался, но приступы учащались, и в конце концов его все-таки уложили на операционный стол. Катуков вышел из госпиталя в конце февраля, недолечившись: думал, что впереди еще длительный отдых и он оправится от операции на командном пункте армии, которая в то время после успешного осуществления Житомирско-Бердичевской операции,[67] стояла в районе Погребищенского, находясь в резерве 1-го Украинского фронта. Съездил в Киев на доклад об итогах зимней операции, вернулся в Погребищенское. И вдруг — шифровка: немедленно выдвинуться в район юго-западнее Шепетовки, а туда — триста километров бездорожья. В пути — новый приказ: командарму срочно прибыть к командующему фронтом.
Что же произошло?
Катуков знал, что по приказу Советского Верховного Главнокомандования три Украинских фронта — 1-й, 2-й и 3-й — развернули грандиозное наступление с целью завершить освобождение Правобережной Украины. История войны еще не знала более крупной операции с участием такого огромного количества войск и техники в труднейших условиях весенней распутицы. Войскам приходилось очень трудно, но медлить было нельзя — надо было бить и гнать гитлеровцев, пока они не опомнились от тяжелых поражений.
1-й Украинский фронт наносил главный удар с рубежа Шумское Шепетовка — Любар в направлении на Чортков — это была Проскуровско-Черновицкая операция. В наступлении участвовали шесть армий, в том числе две танковые — 4-я, которой тогда командовал генерал В. М. Баданов (а с 13 марта — генерал Д. Д. Лелюшенко), и 3-я гвардейская под командованием генерала П. С. Рыбалко…
Операция началась утром четвертого марта. 7–11 марта наши войска захватили район Волочиск — Черный Остров и перерубили железную дорогу Львов — Одесса, продвинувшись на сто километров. Однако обстановка на фронте осложнялась, противник оказывал упорное сопротивление. Между Тернополем и Проскуровом он сосредоточил девять танковых и шесть пехотных дивизий. Они переходили в контратаки. Наше командование решило усилить свою ударную группировку, и вот 12 марта Катуков был вызван к маршалу…
Командующий 1-м Украинским фронтом ставит перед 1-й танковой армией нелегкую боевую задачу: сосредоточившись на Тернопольском направлении, она вместе с 4-й танковой армией должна войти в прорыв, который обеспечит 60-я армия генерала Черняховского, молниеносно продвинуться на юг, выйти на Днестр, форсировать его, взять город Черновицы и пробиться к предгорьям Карпат.
Своим кинжальным ударом 1-я танковая армия должна была рассечь фронт противника и создать условия главным силам 1-го и 2-го Украинских фронтов для окружения и разгрома 1-й танковой армии гитлеровцев. Танкистам предстояло пройти 120 километров — в первый день наступления они должны были продвинуться на 25 километров, во второй — на 35, в третий — на 60 километров!
Катуков понимает всю сложность этой задачи. Фронт скован бездорожьем. Все увязло в раскисшем украинском черноземе. К тому же у армии недостаточно танков. Но фактор внезапности — великая сила!.. Такие мысли проносятся в голове у генерала-танкиста, пока он слушает пояснения старшего начальника.
— Имеешь шанс отличиться, Катуков, — говорит грубовато командующий фронтом. — Тебе все понятно?.. Хорошо… Значит, через недельку будь с армией вот здесь, — он показал на карте район Тернополя, — а там — «ура», и будь здоров…
У Катукова слегка кружилась голова. Мысленно он клял себя за то, что не послушался врачей, надо было еще полежать в госпитале. По теперь уже поздно. И, подавив усилием воли свою физическую слабость, он занялся привычными делами. Надо было выяснить тысячи вопросов, связанных с предстоящей необычной операцией.
Тринадцатого утром Катуков был у себя в штабе, и сложная машина командования современной танковой армией пришла в движение. И только тогда, когда все было кончено и гвардейские танки, полностью выполнив свою задачу, вышли к Карпатам и завершили расчленение фронта противника, он снова лег в госпиталь. Сейчас Катуков медленно выздоравливал, находясь под бдительным наблюдением профессора, который не отходил от него ни на шаг.
— Ну вот, — сказал он, улыбнувшись своей подкупающей мягкой улыбкой, которая всегда так неожиданно освещала его строгое солдатское лицо, — а остальное вы знаете из газет… Как видите, дошли до самой границы, дальше пойдем уже по чужой земле, до самого Берлина пойдем, это уж точно. А вернемся домой, если доживу до этого и если все будет благополучно, уйду в отставку, поселюсь где-нибудь в роще на берегу озера, буду рыбачить и караулить лес. Всю жизнь мечтал стать лесником, а вот все приходится по солдатской линии идти…
Катуков поправил сползавший с плеч генеральский китель, на котором за этот год изрядно добавилось орденов: рядом с орденом Ленина и орденом Красного Знамени — ордена Суворова 1-й степени, Кутузова 1-й и 2-й степени, Богдана Хмельницкого 1-й степени, монгольский, английский ордена. Поймав мой взгляд, генерал сухо сказал:
— Это все не мое… Это армия получила. И те, кого уже нет с нами: Александр Бурда, Бессарабов… Помнишь их по Москве и по Курской дуге? Ну вот, нет больше их. Погибли! А какие люди! В мире не хватило бы орденов, чтобы отблагодарить их за все, что они сделали. Но вот не дошли до границы. Ты знаешь, — волнуясь, генерал всегда переходил по старой солдатской привычке на «ты» — гвардейцы-то наши добрались было до старых своих казарм в Станиславе, где стояли до войны. Первая гвардейская туда ворвалась, да пехоты не хватило, пришлось с боем отойти. Но кое-какие офицерские семьи, которые там оставались под немцами, вызволили… В общем, событий было много. Поездите по частям, богатый материал соберете. Сейчас у нас время есть для бесед, не то что под Обоянью…
Генерал достал платок и стер пот со лба. Деликатно молчавший все время профессор выразительно кашлянул: беседу надо было кончать.
— Ну, мы еще наговоримся, — сказал Катуков, метнув в сторону профессора недовольный взгляд. — Сегодня потолкуйте с подполковником Колтуновым, он вам в лучшем виде прикарпатскую операцию обрисует. А завтра поезжайте в Черновицы — красивый город, я с нашей бригадой в него еще в 1940 году входил. Нельзя упустить такой случай, посмотрите, пока мы рядом стоим.
— Пока? — недоуменно спросил я.
— На войне всякое бывает, — усмехнулся Катуков…
…С подполковником Колтуновым мы часто встречались еще на Курской дуге — тогда он был еще майором. И сейчас, встретив меня так, как будто мы расстались только вчера, он, разложив свои карты и блокноты с лаконичными по-военному записями, начал рассказывать о событиях, потрясших до основания в марте этого года гитлеровский фронт.
— Командарм, вероятно, вам уже говорил, что мы начали свой комбинированный марш из района Погребище в район южнее Шепетовка. — Как настоящий военный, подполковник Колтунов никогда не упоминал названия населенных пунктов иначе как в именительном падеже. — То, что было возможно, перебросили по железной дороге, но очень многое тащили по шоссе. Трудности были адские: не ехали, а плыли. Танки работали как тягачи. Катуковскую машину толкал сзади грузовик нашего оперативного отдела, а помощник командарма по технической части Дынер ехал на легковом автомобиле, запряженном в трактор. Офицеры связи следили за движением частей с борта самолетов. Между Казатином и Бердичевом движение контролировали офицеры, посаженные на мотоциклы с колясками. И все же в пути отстало до пятисот колесных машин — пришлось их временно оставить там, пока хоть немного подсохнет…
В районе южнее Шепетовки армия сосредоточилась четырнадцатого марта. К этому времени командарм уже получил боевую задачу, и начальник штаба генерал Шалин вместе с работниками оперативного отдела быстро разработал план операции. Уже вечером тринадцатого марта Катуков вызвал командующих обоих своих корпусов[68] — Дремова, который когда-то служил в его полковой школе командиром взвода, и Гетмана и ориентировал их.
