В этом тяжелом, но успешном бою бригада уничтожила 1145 солдат и офицеров противника, двадцать пять немецких танков, в том числе шесть «тигров», три самоходных орудия, пятнадцать бронетранспортеров, восемьдесят пять пушек, потеряв девятнадцать боевых машин, сорок пять человек убитыми и семьдесят шесть ранеными.
Но ожесточенная борьба не только не ослабевала, но, наоборот, усиливалась. Бригада обороняла Липовец еще восемь дней, имея в строю всего двадцать восемь танков, причем дважды переходила в контратаки. В ночь на девятнадцатое января она передала этот рубеж 19-й гвардейской бригаде Липатенкова и двинулась на восток. На отдых? Нет! Гвардейцев Бурды ждали еще более напряженные бои. Дело в том, что немецкое командование предпринимало отчаянные усилия, чтобы спасти свою группировку, которой угрожало окружение в районе Корсунь-Шевченковского. И вот 64-я гвардейская бригада Бурды вместе с 11-м гвардейским корпусом Гетмана перебрасываются на этот участок, чтобы принять участие в боях. В районе Липовца остаются 8-й гвардейский механизированный и прибывший из резерва Ставки 31-й танковый корпус, которые вместе с частями 38-й армии, сражающейся не на жизнь, а на смерть, сдерживают контратаки врага.
К рассвету 19 января прославленная 64-я гвардейская танковая бригада, которой командовал подполковник А. Ф. Бурда, вышла маршем в Оратов, находящийся в тридцати пяти километрах восточнее Липовца. Передышки не было: уже в одиннадцать часов дня штаб армии сообщил Бурде по радио, что противник силами до шестидесяти танков наступает на Монастырище, на Цибулев и уже занял Зарубенцы и Шарнипиль.
Напряжение борьбы нарастало, и каждая деревня, каждый холм на широких просторах Праводнепровья становились объектами жесточайшей маневренной борьбы. В этом круговороте вертелась и гвардейская бригада Александра Бурды.
Еще один форсированный марш за пятьдесят километров, и бригада к пяти часам дня сосредоточивается на северной окраине Цибулева. Через час поступает задание: нанести контрудар на Зарубенцы — Шарнипиль. Задачу выполнили успешно, не преодолевая большого сопротивления: гитлеровцы не ожидали встретить здесь гвардейцев и отступили. Но утром двадцатого января обстановка меняется: продолжая контрудар, бригада ведет ожесточенный танковый бой на подступах к Владиславчику и Княжикам. Она уничтожила восемь танков, в том числе три «тигра», пять самоходных орудий, двадцать пушек, пятьдесят пять бронетранспортеров, но и сама истекает кровью: в строю остается всего восемь исправных танков. В этот день гвардейцы похоронили еще тридцать шесть своих товарищей и пятьдесят два отправили в госпиталь. Оставшиеся в строю гвардейцы удерживают захваченные Княжики, отражая ожесточенные атаки врага. Многие воюют в пешем строю в ожидании, пока будут отремонтированы подбитые машины.
Двадцать второго января бригада, насчитывающая в строю вместе с кое-как восстановленными машинами двенадцать танков, передает свой участок другой части и переходит в район Ивахны. Задача все та же — контратаковать противника! Это один из острейших моментов операции — с обеих сторон напряжение сил достигает наивысшей точки, и хотя Катуков знает, как тяжело приходится Бурде, он продолжает ставить перед ним наступательные задачи. Гвардейцы все понимают и не жалуются на свою судьбу.
Перед 64-й бригадой все та же 16-я немецкая танковая дивизия. Она также сильно потрепана, но танков у нее гораздо больше. Дивизия снова наступает на Цибулев — Зарубенцы. Бурда хитрит, маневрирует, сбивает с толку противника, его танки появляются в самых неожиданных местах, создавая видимость численного превосходства, — излюбленная катуковская тактика, в совершенстве освоенная его воспитанниками. Но неравенство сил все же дает о себе знать сильнее и сильнее. И вот наступает трагический момент… Пусть же опишет его старшина А. Ф. Оверченко, на руках которого умер Александр Бурда. Я приведу здесь его горестный рассказ таким, каким он сохранился в моем фронтовом блокноте:
«— Двадцать пятого января мы все еще держали район Цибулева… — задумчиво начинает старшина. Капитан Федоренко со своим батальоном дрался в самом Цибулеве, а штаб бригады стоял в деревне Ивахны. День был на нашу беду ясный. В небе «хейнкелей-111», «Ю-87», «Ю-88», «мессершмиттов» — без счета. А по земле со всех сторон «тигры» ползут. Из штаба корпуса звонят: «Не отходить ни на шаг». Александр Федорович отвечает: «Есть ни на шаг» Он сам понимает — если отойдем, Федоренко станет совсем тяжело Ивахны надо вам сказать, как раз на берегу речки стоит, а речушка — такая дрянь, берега, заоолоченные, танкам не пройти. И пересекают ее три моста, специально для танков построены. Значит, надо их держать Но немцы видят — Цибулево им не взять. Федоренко там очень умно воюет, и вот они направляют свои «тигры» и «фердинанды» в обход прямо на нашу деревню, и бьют они уже прямой наводкой Мы сидим во дворе одной хаты и смотрим. Чем их отразить? Нечем! Получаем приказ на отвод штаба в Лукашевку. Александр Федорович вдруг сделался такой спокойный, — никогда его таким не видели. Приказывает начальнику штаба подполковнику Лебедеву «Выводите колесные машины на Лукашевку. Взвод комендантской службы и регулировщик — ко мне. Я со своей «тридцатьчетверкой» прикрою отход». А командиром его машины был гвардии лейтенант Самородов, лихой, боевой танкист. Начштаба говорит: «Может быть Самородов прикроет?» Александр Федорович как отрежет: «Выполняйте приказание. Я не привык повторять дважды приказы…»
Старшина на минутку умолк и задумался. Видимо, перед его взором снова вставали эти трудные минуты. Потом он снова заговорил:
«— Ушли уже все колесные машины. Танк комбрига остался последним. И мы тут же — комендантский взвод, нас горсточка осталась. «Тигры» уже совсем близко. Александр Федорович нам скомандовал: «На броню!» А сам вскочил в танк, развернул башню назад, чтобы бить с ходу, и мы пошли. Я в тот момент на часы почему-то глянул. Было четырнадцать часов, как сейчас помню. Идем, комбриг самолично маневрирует, ведет огонь из-за укрытий бьет по немецким танкам. Они идут с опаской, наверное, думают, что танк наш не один. Но огонь ведут сильный. Нам на броне неуютно осколки так и сыплются. Но что поделаешь, война! Впереди меня сидел боец Лысков. Его ранило в глаз. Он мне: «Андрей Филиппович, я раненый», а у меня, надо вам сказать, гражданская специальность — учитель, так вот и бойцы почему-то зовут меня по имени и отчеству. Я ему говорю: «Петя, потерпи минуточку». Он затих. Вдруг другой боец, Битер: «Андрей Филиппович, я тоже раненый…» «Держись, Ваня, еще минуточку…» Только я это сказал, как ударит тяжелый снаряд по танку. За ним сразу второй, третий… Мы, как горох, на землю. Как жизы остались, не знаю. Танк зашатался, встал. Немцы — метрах в восьмистах. Вдруг люк открывается, старший лейтенант Самородов кричит: «Оверченко, ко мне! Комбриг ранен…» Мы к танку… А Александр Федорович сам из люка тянется. Бледный, в лице ни кровинки, руками за живот держится, а там — красное. Перевалился через борт и упал, запрокинув руки…»
В голосе старшины прозвучали глухие нотки. Он отвернулся и смахнул с ресниц пальцем скупую солдатскую слезу. Потом продолжал, часто давясь и обрывая фразу:
«— Я с маху к нему. Он лежит на снегу такой ладный, красивый, в полушубке, в теплых шароварах, хромовых сапожках, а рядом шапка-ушанка желтая валяется… Он мне командует: «Снимите ремень… Расстегните…» Я тронул его… Он зубы стиснул: «Тише! Не видите — здесь мои кишки…» Я похолодел: сквозное ранение в живот. И осколок проклятый тут же запутался в шерстяной фуфайке… А пули, снаряды свистят — нет мочи. А комбриг говорит: «Я жив не буду, но вы несите. Нельзя допускать, чтобы труп комбрига им достался…» Я взял его, как ребенка, трошки имею силы, — заметил по-украински старшина, — и понес. Иду, сам не знаю куда, дороги не разбираю, одна думка: не достался бы Александр Федорович немцам. Догоняют меня ребята. Стали нести вчетвером. Спустились в ров. И тут настали самые решительные минуты для его и нашей жизни… Там, где опускались, — обрыв метра два. Стали его передавать вниз. Я упал и упустил его ногу. Тут он в первый раз застонал: «Ой, что же вы делаете…» Метров двадцать пронесли тут отлогий выход из рва. Но дальше идти нельзя: пулеметный обстрел, смерть ежеминутно — не своя, так чужая… Тут нас осталось с Александром Федоровичем трое — старшина Абдул Хасанов, между прочим, тоже учитель, старшина Власенко и я. Остальные отходили с боем к Лукашовке.
