ПЕТРОВСКИЙ: Не позднее десятого.
ЛЮБЧЕНКО: Нельзя ли созвать Всесоюзный съезд первого декабря, тогда вторая половина ноября пойдет на выборы.
МОЛОТОВ: Окончательно закончить выработку к сентябрю.
ЛЮБЧЕНКО: Нельзя ли съезд созвать в первых числах декабря, тогда вторая половина ноября посвящается выборам, и в районах, и в областях это есть более или менее подходящее время для большинства, более свободное время от самых напряженных работ, в частности у нас на Украине и свекла, и сев, и хлеб.
МОЛОТОВ: Надо записывать это?
СТАЛИН: Это Президиум (ЦИК СССР. — Ю. Ж.) решит.
МОЛОТОВ: Возражений нет? Считаю принятым».[130]
Линия поведения, избранная широким руководством — демонстративное равнодушие к новой Конституции, столь весомо продемонстрированная в ходе работы Пленума, вскоре проявилась вновь. 11 июня Президиум ЦИК СССР принял постановление, одобрившее проект Конституции, но назначившее созыв Всесоюзного съезда Советов на 25 ноября,[131] а не на начало или середину месяца, как того добивались Сталин и Молотов. Через день все газеты страны опубликовали проект нового Основного закона, а 14 июня ввели предусмотренную докладом Сталина рубрику «Всенародное обсуждение проекта Конституции СССР», где стали помещать отклики граждан: рабочих, крестьян, инженеров, врачей, учителей, красноармейцев, командиров Красной армии. Кого угодно, но только не членов широкого руководства. Исключением стали статьи в «Правде» всего лишь двух первых секретарей крайкомов, Закавказского — Л.П. Берии (12 июня) и Сталинградского — И.М. Варейкиса (6 июля). Первая из них, случайно или сознательно содержала довольно примечательную фразу, раскрывавшую затаенные опасения узкого руководства. «Нет сомнения, — писал Берия, — что попытки использовать новую Конституцию в своих контрреволюционных целях будут делать и все заядлые враги советской власти, в первую очередь из числа разгромленных групп троцкистов-зиновьевцев». [132]
Подчеркнуто уклонились от обсуждения первые секретари ЦК компартий Белоруссии Н.Ф. Гикало и Армении А. Ханджян. Опубликовали в «Правде» (25 и 27 июня соответственно) экономико-географические очерки о своих республиках. Н.С. Хрущев, первый секретарь МК, нашел, что несомненный интерес для читателей представляет содержание подписанной его именем статьи «Как мы организовали Дом пионеров и детские парки» (29 июня). Первый секретарь Винницкого обкома В.И. Чернявский счел необходимым обратиться к перспективе урожайности в области, зерновых и свеклы (1 июля), а донецкого обкома С.А. Саркисов — к проблеме технологии добычи угля (4 июля).
Члены широкого руководства не желали объяснять причину, побудившую их занять именно такую, отстраненную позицию, однако она была понятна очень многим, и не только сталинской группе. Известный писатель М.М. Пришвин, давно отошедший от политики (до революции он примыкал к эсерам), в своем дневнике, который он вел двадцать два года, записал 22 июня 1936 года: «Спрашиваю себя, кто же этот мой враг, лишающий меня возможности быть хоть на короткое время совсем безмятежным? И я отвечаю себе: мой враг — бюрократия, и в новой Конституции я почерпну себе здоровье, силу, отвагу вместе с народом выйти на борьбу с этим самым страшным врагом всяческого творчества».
Складывалась парадоксальная ситуация. С одной стороны, все члены ЦК дружно проголосовали за проект Конституции, но с другой стороны, никто из них не выступил открыто в ее поддержку, что стало все больше и больше напоминать откровенный саботаж. Они не дали ни в свою газету — центральный орган своей партии, ни в какую-либо другую, ни одной статьи, пропагандирующей достоинства демократии и советского парламентаризма, разъясняя их населению страны.
Группе Сталина приходилось срочно оценить серьезность ситуации, в которой она оказалась. Оценить и выработать ответные меры, соответствующие навязываемым правилам игры. Судя по дальнейшим событиям, узкое руководство вновь, как и в начале 1935 года, решило нанести упреждающий удар. Такой, который продемонстрировал бы и непреклонность его намерений, и то, что может ожидать его противников в случае продолжения противостояния. Возобновило опасную игру с огнем, непредсказуемую по своим последствиям.
Уже 19 июня, несомненно — по указанию свыше, НКВД и прокуратура продолжили работу «по немедленному выявлению и полнейшему разгрому троцкистских сил». Подготовили и представили на утверждение ПБ список наиболее опасных троцкистов, включавший 82 фамилии, которым можно было бы предъявить обвинение в подготовке террористических актов. Не ограничиваясь тем, Вышинский поставил вопрос о необходимости повторного процесса по делу Зиновьева и Каменева.
Узкое руководство, скорее всего, учитывая ход обсуждения Конституции, решило не распылять сил. Нанести окончательный, по возможности, удар по Троцкому, а также по сторонникам и Троцкого, и Зиновьева.
Вести допросы только что арестованных и передопросы тех, кто уже находился в заключении, поручили крупным работникам НКВД. Первому заместителю наркома Я.С. Агранову, первому заместителю начальника иностранного отдела ГУГБ В.Д. Берману, заместителю начальника СПО ГУГБ Г.С. Аюшкову, заместителю начальника управления НКВД по Московской области А.П. Радзивиловскому, заместителю начальника СПО того же управления П.Ш. Симановскому. Они успешно справились с заданием, и уже 29 июля узкое руководство смогло — от имени ЦК — утвердить «Закрытое письмо», извещавшее всех членов партии об обезвреженной антисоветской организации, «троцкистско-зиновьевском блоке». Сводилось же «Письмо» фактически к трем пунктам.
Первое. В текущем году НКВД раскрыл несколько террористических групп в Москве, Ленинграде, Горьком, Минске, Киеве, Баку и других городах. Ими руководил троцкистско-зиновьевский блок, созданный в 1932 году. Его возглавляли Г.Е. Зиновьев и известные его сторонники, Л.Б. Каменев, И.П. Бакаев, Г.Е. Евдокимов, Куклин, троцкисты И.Н. Смирнов, С.В. Мрачковский, В.А. Тер-Ваганян.
Второе. Задачей блока являлись террористические акты против С.М. Кирова, И.В. Сталина, К.Е. Ворошилова, Л.М. Кагановича, Г.К. Орджоникидзе, П.П. Постышева и А.А. Жданова — членов и кандидатов в члены ПБ. Конечная же цель была такова: «одновременное убийство ряда руководителей парии в Москве, Ленинграде, на Украине, что расстроит ряды ВКП(б), вызовет панику в стране и позволит Троцкому, Зиновьеву и Каменеву пробраться к власти».
Третье. Так как верхушка блока уже находилась в тюрьмах, все руководство террористической деятельностью в СССР взял на себя Троцкий. Однако, не располагая опорой внутри страны, он забрасывает в СССР террористов, заведомо зная об их связях с гестапо.
После изложения всего этого, «Письмо» приходило к однозначному выводу: «ЦК ВКП(б) считает необходимым… еще раз приковать внимание всех членов партии к вопросам борьбы с остатками злейших врагов нашей партии и рабочего класса, приковать внимание к задачам всемерного повышения большевистской революционной бдительности… Все парторганизации, все члены партии должны понять, что бдительность коммунистов необходима на любом участке и во всякой обстановке. Неотъемлемым качеством каждого большевика в настоящих условиях должно быть умение распознавать врага партии, как бы хорошо он ни был замаскирован».
Две недели потребовалось руководству НКВД и Вышинскому, чтобы подготовиться к намеченному процессу — открытому, показательному, призванному своей подчеркнутой гласностью убедить в справедливости обвинений, предъявляемых Троцкому и Зиновьеву, не только мировое коммунистическое движение население Советского Союза, но и мировую общественность. «Из представителей печати, — сообщали Ежов и Каганович 17 августа 1936 года Сталину, — на процесс допускаются: а) редакторы крупнейших центральных газет, корреспонденты «Правды» и «Известий»; б) работники ИККИ и корреспонденты для обслуживания иностранных коммунистических работников печати; в) корреспонденты иностранной буржуазной печати. Просятся некоторые посольства». На следующий день они получили ответ из Сочи: «Согласен, Сталин».[133]
15 августа 1936 года все советские газеты опубликовали сообщение «В прокуратуре СССР»,
