так же как привык принимать участие в соревнованиях на Festa di Formaggio, такую чепуху, как стулья и столы, едва ли можно назвать заданием.
– Я знаю, Белинда, – говорит он, – но все же они важны, знаешь ли. Нам нужно где-то сидеть, а девушкам из монастыря нужно куда-нибудь выложить их еду.
– В самом деле, Дерек, за кого ты меня принимаешь? – смеется Белинда. – Как бывший представитель сообщества экспатов я уверена, что смогу справиться с несколькими стульями. Во всяком случае, – говорит она весело, – меня гораздо больше занимает моя сегодняшняя soiree… Попомни мои слова, Дерек, это будет вечеринка года!
– Да ты соревнуешься, – ухмыляется он.
– Что? – говорит Белинда, проверяя свое отражение в окне балкона.
– Ты соревнуешься с Лорен – после приема, который она устроила на той неделе.
– И ты еще называешь себя моим другом, Дерек! – фыркает Белинда. – Ты отлично знаешь, что моя soiree будет не только более стильной и более веселой, чем вечеринка этой американки, но она также будет гораздо более непринужденной!
– Прости меня, Белинда, – замечает Дерек, – но в твоих словах звучит некоторое напряжение.
– Напряжение ? – отвечает она, и тон взлетает на три октавы в одном-единственном слове. – Я не напряжена, Дерек. – Она спускается вниз по лестнице. – А вот ты, можно сказать, ведешь себя несколько вероломно.
– О, – тихо говорит Дерек, – мне жаль, что ты воспринимаешь это таким образом…
– Не перебивай, Дерек, – хмурится она. – В любом случае, боюсь, я сейчас не могу с тобой разговаривать. У меня масса дел, а еще мне надо готовить закуски. Итак, увидимся позже, – утверждает она. – Надеюсь, твоя жена все же не наденет свои заштопанные шортики и у нас будет замечательная вечеринка. Хорошо?
– Хорошо, – соглашается Дерек.
– Ладно, – говорит Белинда. – Примерно в семь тридцать?
– В семь тридцать, – повторяет Дерек.
– Не опаздывайте.
– Не опоздаем.
– Arrivadeary, – говорит Белинда.
– Arrivadeary, – бормочет Дерек.
Дерек не единственный, кто безнадежно пытается взглянуть на вечеринку Белинды с оптимизмом. Мэри это тоже кажется трудным. Но у Мэри сейчас вообще много трудностей. Надо есть, спать, пытаться проявлять хоть какой-то интерес к soiree и, кроме того, суметь не слишком много улыбаться. С самого дня новоселья Лорен у Мэри в мыслях – только Кайл. То, что начиналось всего лишь как курение марихуаны на тосканском холме, теперь переросло в полноценную историю любви, и все за спиной матери. И хотя физически Кайл все еще ей не любовник, Мэри отчаянно влюблена.
К счастью, ее мать слишком занята своей ненавистью к его матери, и ни одна из них не в состоянии заметить, что их отпрыски почти каждый день надолго исчезают из дома в одно и то же время. В эти ленивые послеобеденные часы, когда солнце стоит высоко и греет жарко, а Белинда обычно валяется на кровати, храпя резкими, короткими взрывами, напоминающими звуки отбойного молотка, Мэри норовит потихоньку улизнуть. Она бежит через пыльные поля пожелтевшей травы с мириадами бабочек к древнему узловатому оливковому дереву, которое они с Кайлом выбрали в качестве места для свиданий три недели назад. И пока его мать думает, что он читает книги, необходимые для учебы в Йеле, или «выпевает» свои стрессы в комнате для занятий йогой, он лежит в высокой траве, обняв Мэри, перебирая ее волосы, и оба шепчут, как счастливы, что нашли друг друга.
– Ты совсем не похожа… ни на одну… девушку… с которой я… когда-либо… встречался, – говорит он, лежа рядом с ней в траве и целуя ее горячие губы после каждого слова. – Ты… удивительная.
– Ты так думаешь? – шепчет она, переворачиваясь на бок и приподнимаясь. Длинные волосы падают ей на плечи.
– О Боже, да, – шепчет он в ответ.
Они по крайней мере по часу в день проводят вместе, а иногда, если удается, даже по два: лежат в высокой траве, делятся всеми мыслями, тайнами и снами, целуются и касаются волос, лица и рук друг друга. Остаток дня для них протекает в ожидании этого чудесного часа или в проигрывании его про себя снова и снова. И целый день они вынуждены выслушивать унизительные комментарии своих матерей. Лорен попросту жалеет Мэри; то, что у бедняжки такая тяжелая мать, внушает ей жалость, а кроме того, она испытывает некоторую досаду от того, что кажется ей весьма огорчительной бесхребетностью девушки. Со своей стороны Белинда рассматривает Кайла как выражение всего американского и даже вида его не выносит. Его ровные белые зубы, его умное, красивое лицо, его темные волосы и глаза – все это действует ей на нервы. Она ужасно рада, что пресекла их отношения с Мэри в зародыше.
– Americana возьмет с собой этого своего мерзкого сына, Кевина, сегодня вечером ? – спрашивает Белинда, нарезая сыр маленькими кубиками на кухонном столе. Мэри не утруждает себя ответом. Даже от неправильно произнесенного имени сердце ее начинает отчаянно биться, а щеки краснеют. – Я уже забыла, что сказала, вернувшись после собрания по поводу Festa di Formaggio: придет он или нет? Надеюсь, что нет, – говорит Белинда, отправляя кубик сыра в рот. – Я уж как-нибудь обойдусь без его белозубой улыбки в своем доме. Как ты считаешь, дорогая? Ты согласна?
– Я не знаю, – отвечает Мэри, сосредоточенно нарезая ананас.
– Что ты не знаешь? – допытывается Белинда, поворачиваясь к ней лицом, с ножом в руке. – Придет он или нет? Или действительно у него слишком большая белая американская улыбка?
– Ни то ни другое, – говорит Мэри, упорно не поднимая головы. – Гм… я правильно порезала? – спрашивает она, протягивая матери маленький кубик ананаса.
– Дай-ка посмотреть, – говорит та, беря палочку для коктейля и нанизывая на нее кубик сыра, а потом
