жалел, что не может добраться до того идиота, который решил, что матросам надлежит спать в гамаках. От движения корабля гамак все время раскачивался, и Спархоку постоянно чудилось, что он вот-вот вывалится на пол.
«Анакха»! – прошелестело в его мыслях.
– Голубая Роза? – проговорил ошеломленный Спархок.
«Молю тебя, Анакха, не говори вслух. Голос твой громом отдается в моих ушах. Говори лишь мысленно, в сознании своем. Я услышу тебя».
«Как это возможно? – мысленно спросил Спархок. – Ты же скован».
«Кто обладает мощью, способной сковать меня, Анакха? Когда ты один и мысли твои ничем не отвлечены, можем мы беседовать таковым образом».
«Я этого не знал».
«До сей поры тебе не было нужды ведать о сем».
«Понимаю. Но сейчас в этом есть нужда?» «Именно так».
«Разве золото не мешает тебе»?
«Оно не преграда для меня, Анакха. Иные не могут ощутить меня в чудесном сем вместилище, однако же я могу говорить с тобою и из него. Сие особенно легко, когда мы так близко».
Спархок накрыл ладонью кожаный мешочек, висевший у него на шее, и ощутил угловатые очертания шкатулки.
«И буде возникнет необходимость, смогу я и впредь вот так говорить с тобою? „ «Так же, как говоришь сейчас, Анакха“.
«Это хорошо».
«Я замечаю твой непокой, Анакха, и разделяю тревогу твою об участи твоей подруги».
«Я рад услышать это, Голубая Роза».
«Приложи все силы свои к тому, чтобы спасти свою королеву, Анакха. Я буду неусыпно следить за нашими врагами, покуда разум твой отвлечен этим. – Беллиом помолчал. – Внемли мне, друг мой. Ежели выйдет так, что не останется у тебя иного выхода, не страшись отдать меня, дабы получить свободу подруге своей».
«Сего я не сделаю, ибо она запретила мне это».
«Не тревожься, ежели сие произойдет, Анакха. Никогда не покорюсь я Киргону, даже подвергнув опасности свою дочь, коя любима мною так же сильно, как любимо тобою твое дитя. Пусть утешит тебя то, что не допущу я, дабы дитя мое – и твое, и весь человеческий род оказались под пятой Киргона либо, что еще страшнее, Клааля. Присягаю тебе, что сего никогда не случится. Ежели выйдет так, что дело наше будет проиграно, даю тебе твердое свое слово, что скорее уничтожу и дочь свою, и все, что существует на лоне ее, лишь бы избегнуть такого злосчастья».
«И это должно меня утешить?!»
ГЛАВА 5
Она устала, и эта усталость была непрерывной, неотступной, грозившей порой перейти за грань полного истощения, да еще были грязь и сырость – такие же неотступные. Одежда ее изорвалась, превратилась в тряпье, на волосы нельзя было смотреть без содрогания. Впрочем, все это было неважно. Она с готовностью принимала любые неудобства и унижения, только бы безумец, который похитил их, не мучил перепуганную до полусмерти Алиэн.
То, что Скарпа безумен, она осознала не сразу. С первой минуты, когда она увидела его, она поняла, что он одержим и безжалостен, но безумие его проявлялось все отчетливей и отчетливей в тянувшиеся бесконечно дни ее плена.
Он был жесток, но Элане и прежде доводилось встречать жестоких людей. После того как ее и Алиэн прогнали сырыми туннелями под улицами Материона к окрестностям города, их грубо зашвырнули в седла уже дожидавшихся коней, крепко привязали к седлам и буквально сломя голову поволокли по дороге, ведущей к порту Микки на юго-западном берегу полуострова, в семидесяти пяти лигах от столицы. Ни один человек в своем уме не станет дурно обращаться с животными, от которых зависит успех его предприятия. Это было первое свидетельство безумия Скарпы. Он гнал коней, безжалостно нахлестывая их плетью, покуда бедные животные не начали шататься от измождения, и единственными словами, которые можно было от него услышать в эти ужасные четыре дня, были: «Быстрее! Быстрее!».
Элана содрогнулась, вспомнив ужас этой бесконечной скачки. Они…
Ее конь оступился на грязной раскисшей тропке, и ее рывком бросило вперед, вернув к реальности. Веревка, которой ее запястья были туго привязаны к луке седла, врезалась в кожу, и снова потекла кровь. Элана попыталась сесть поудобнее, чтобы тугие веревки не бередили уже кровоточащие раны.
– Что ты делаешь? – крикнул Скарпа. Его хриплый голос сразу сорвался на визг. Скарпа почти всегда визжал, когда говорил с ней.
– Я только хочу, чтобы веревки не так сильно врезались в запястья, лорд Скарпа, – смиренно ответила Элана. В самом начале ее плена ей было велено обращаться к нему именно так, и она очень скоро обнаружила, что иное обращение приводит к измывательствам над Алиэн и лишению пищи и воды.
– Тебе и не должно быть удобно, женщина! – бешено рявкнул он. – Ты должна подчиняться! Я отлично вижу, чем ты там занята! Если не. прекратишь ослаблять веревки, я свяжу тебя проволокой! – Он выкатил глаза, и Элана в который раз заметила странный синеватый оттенок его белков и необычайно расширенные зрачки.
– Хорошо, лорд Скарпа, – проговорила она самым покорным тоном, на какой была способна.
Скарпа ожег ее свирепым взглядом. Лицо его выражало сильнейшее подозрение, и налитые безумием глаза жадно искали повода наказать либо унизить пленниц.
Элана опустила взгляд, уставясь на разбитую, едва заметную тропу, которая, извиваясь, уходила все глубже и глубже в сырые, щедро перевитые лианами джунгли юго-восточного побережья Дарезии.
Судно, на которое они сели в порту Микки, было черным, с узкими обводами капером, построенным явно не для честных целей. Элану и Алиэн бесцеремонно втащили на палубу и заперли в тесной каюте, где была кромешная темнота и стояла затхлая вонь трюмной воды. Часа через два после отхода дверь открылась, и в каюту вошел Крегер в сопровождении двоих смуглых матросов, один из которых нес обед, а другой – две бадейки с горячей водой, мыло и охапку тряпья, что должно было заменить полотенца. Элана с трудом подавила желание расцеловать его.
– Мне и вправду очень жаль, что так вышло, Элана, – извиняющимся тоном проговорил Крегер, близоруко щурясь на нее, – но я совершенно ничего не могу поделать. Будь осторожна, когда говоришь со Скарпой. Ты, верно, уже заметила, что он не совсем в своем уме.
Он беспокойно огляделся, затем положил на грубо сколоченный стол охапку сальных свечей и вышел, заперев за собой дверь.
Плавание продолжалось пять дней, и вскоре после полуночи пятого дня судно достигло Анана, небольшого порта на краю джунглей, покрывавших юго-восточное побережье. Там ее и Алиэн втолкнули в закрытую повозку, на козлах которой сидел барон Парок с припухшими от вечного пьянства глазами. Когда их переправляли с корабля в повозку, Элана тайком изучала своих тюремщиков, отыскивая их слабое место. Крегер, хотя и пребывал вечно под хмельком, был чересчур хитер, а барона Парока, давнего союзника Скарпы, явно ничуть не беспокоило сумасшествие его дружка. Затем Элана холодно оценила Элрона. Она уже заметила, что хлыщеватый астелийский поэт изо всех сил старается не смотреть ей в глаза. Прилюдное якобы убийство Мелидиры явно пробудило в нем раскаяние. Элрон был позером, а не человеком действия, и уж несомненно не убийцей. Элана вспомнила, как при первой их встрече он явно гордился своими длинными локонами, и могла только гадать, каким образом Скарпа вынудил его обрить голову, чтобы сойти за одного из пелоев Кринга. Элана подумала, что такое жестокое обращение с поэтическими локонами Элрона наверняка вызвало в астелийце ненависть к своему предводителю. Элрон участвовал в этом деле с явной неохотой – и это делало его слабым звеном. Быть может, когда-нибудь она сумеет использовать это обстоятельство себе во благо.
