военнослужащий не совершил тяжкого преступления. А теперь понесете наказание. Вас будет судить немецкий народный суд за смерть жены профессора… Ваша? — положил он пудреницу перед Эльзой. — Почему она очутилась у Курца?
— Я была пьяна, забыла у него.
Квинт записывал показания дословно. Не отрывая пера, он спросил:
— Вы были близки с Курцем?
— Я жила с ним, — не таясь, рассказала Эльза.
— Кто-нибудь угрожал Курцу? Не говорил он вам, что профессор Торрен и капитан Елизаров угрожали ему? — гнул Квинт линию Гертруды.
— Нет. Не говорил, — ответила Эльза. — Курц угрожал мне. Приревновал меня к Пицу.
— Были основания ревновать?
— Да. Я жила с Пицем.
— С мамой вы встречались?
— Не понимаю вопроса. Маму убили русские. — Эльза приложила платочек к глазам.
— Вы хотите увидеть ее? — спросил Михаил.
Вошла Берта, бледная и дрожащая от страха и горя. Она подслушивала за дверью. Сердце разрывалось у бедной немки от каждого слова дочери.
— Мама! — вскрикнула Эльза. — Ты жива!.. — бросилась она к матери.
— Я все слышала, — отвернулась Берта от дочери. — Я не принимаю твоего позора на себя. Пусть исчезнет память о тебе. Пусть не узнает будущее поколение о моей жалости к дочери-предательнице.
— Мама! — взмолилась Эльза. — Прости мой позор!.. — она упала на колени.
— За такое зло не прощают, — отвергла мать мольбу дочери и еле вышла шатаясь.
Эльза осталась с протянутыми руками. Слова матери пришибли ее как удар грома. «От кого теперь ждать милости, если мать отвергла? Почему нет смерти на меня?» Она закрыла глаза руками и упала.
Квинт был потрясен. Ему много приходилось видеть тяжелых сцен, но такой потрясающей он не встречал: мать сама отвергла дочь! Небывалое явление! Как внести в протокол? Как квалифицировать поступок матери?
— Честь семьи оказалась сильнее материнских чувств, — подсказал Михаил Квинту.
Рано утром Берта пришла в кирку, чтобы успокоить себя и укротить свой гнев. Глядя на холодный лик богородицы, она читала свою молитву. «Прости прегрешения Катрины, отторгнутой от меня, — молилась немка за свою дочь. — Успокой мой гнев».
Подошла к темной блестящей иконе полная женщина в темно-коричневом костюме. Лицо закрыто вуалью. Она зажгла свечу, опустилась на колени и вслух читала свою молитву: «Пресвятая богородица, спаси нас. Спаси и огради от иноземных истязаний, поднявших меч на невинных праведных твоих рабов и рабынь. Покарай, господи, чужестранных властителей за смерть твоего раба Курца, за муки рабы Эльзы».
Слово «Эльза» пронзило слух Берты. Не о ней ли молится сердобольная прихожанка? Женщина в темно-коричневом костюме повернула голову и, вздыхая, шептала:
— Русский офицер убил Курца. Комендант невинную девушку Эльзу бросил в тюрьму. Пресвятая богородица, доколе нам терпеть?
Берта стала на колени и усердно просила прощение у богородицы за отказ от дочери. Взгляд ее был устремлен вверх. Слушая нудные молитвы пастыря, Берта закрыла глаза. Промелькнула в голове маленькая Катрина. Берта посмотрела на женщину в темно-коричневом костюме. Та сделала поклон, повернулась и тихонько пробиралась к выходу. «Почему так рано уходит? — подумала Берта. — Не об этом ли просил капитан Елизаров? Не эта ли самая разносит слухи?»
Берта подняла глаза, уставилась на лик богородицы и сказала, как молитву:
— Не прогневайся, что ухожу.
Фрау в темно-коричневом костюме грузно семенила на базар. Берта шла за ней. Она подошла к постовому милиционеру, скучавшему у ворот базара. Делать ему было нечего: ни скандалов, ни происшествий. Берта объяснила ему свое подозрение, указала на фрау в темной вуали., которая уже что-то нашептывала горожанкам.
Милиционер ожил. Так вот откуда появляются плохие слухи!.. На молодежном собрании не раз говорили о бдительности, иные советовали прислушиваться к базарным разговорам, но как прислушиваться? На базаре все о чем-то говорят. А ему, постовому, никто ничего не сообщает. Изредка только знакомые, проходя мимо него, кивнут и скажут:
— Здравствуй, Любек!
Любек сделал замысловатый жест, означавший, по его мнению: «Будьте покойны». Незаметно он подошел к фрау в темно-коричневом костюме сзади и услышал только одно слово: «отравили».
— Извиняюсь, гражданка, — козырнул Любек. — Кто-нибудь испорченные продукты продает?
— А вам какое дело до моих слов? — Фрау сквозь вуаль свысока посмотрела на Любека.
— Я заинтересован не только в том, чтоб был порядок на базаре, но чтобы довольны были покупатели. А вы изволили сказать «отравили». Кого отравили?
— Мух в доме, — пренебрежительно бросала фрау слова. — Снадобье такое покупала. Удовлетворены?
— Мух не отравляют, а морят, — парировал Любек. — Для этой операции покупают мухомор, а не снадобье. Что вы скажете в ответ?
— Я не ионская студентка, чтобы балясничать с вами. — Фрау отвернулась и, орудуя плечом, подалась в гущу людей.
— Я тоже не ионский студент. — Любек встал впереди высокомерной фрау. — Я люблю ясность. Что значит «отравили»?
— Я не такая бездельница, чтоб отвечать на глупость.
— Я желаю понять ваше слово, — настойчиво сказал Любек.
— Что тут понимать? — напрямик сказала старая немка, с самого начала наблюдавшая за стычкой между милиционером и фрау в вуали. — Она сказала, что врачиха советской комендатуры отравила свою соперницу, какую-то Эльзу.
— Благодарю за ясность ваших слов. — Любек козырнул собеседнице. — Вы можете сказать ваше имя и адрес?
— Почему не могу? И соседка моя слыхала, и ее запишите. Мы вместе придем, — тараторила старуха, смотря через очки на фрау в темно-коричневом костюме.
— Благодарю, мамаша. Разрешите записать и ваш адрес? Благодарю. Прошу со мной, фрау.
— Да вы знаете, с кем разговариваете? — отойдя в сторону, фрау приподняла вуаль.
Весельчак Любек обомлел: он узнал вице-бургомистра Гертруду. Молодой милиционер щелкнул каблуками, взял под козырек и покорно сказал:
— Прошу извинения.
«Что это значит?» — подумал Любек, Глядя вслед Гертруде.
13
Пермяков вернулся из Берлина. Он достал заветную тетрадь и писал о своей поездке: «Не в дневник, а в газету надо написать об этом. Издевательство над немецким народом. Его древнюю столицу раскололи на четыре части. Западники и слушать не хотят, об установлении единого правления. Но Берлин — не Шанхай девятнадцатого века…»
В кабинет вошли Больце и Берта. Бургомистр решил назначить старую кухарку заведующей кафе «Функе». Берта не соглашалась: говорит, куда, мол, ей, кухарке, быть начальницей.
— Не беда, что вы кухарка, — сказал Пермяков. — Ленин говорил: каждая кухарка должна уметь управлять государством. Вот и начинайте…
— Сначала надо подучиться. Что я понимаю в питейном деле? Обворуют кафе — отвечай.
