Наконец в траншею ворвались однополчане Михаила. В блиндаж протиснулся Пермяков, радостно обнял уцелевшего командира эскадрона.
Бой вскоре утих. Многих недосчитались в этот день казаки. Ни одного командира взвода не осталось в эскадроне Михаила. Молодой офицер взялся за голову. В глазах мелькали донцы. В памяти задержался образ Кирилла Толпинского — молодого станичника. Это был последний близкий земляк. До войны Михаил вместе с ним ставил вентеря: тогда казаки отлично рыбачили, жарили на костре рыбу. Какие ладные и красивые годы были! Они мечтали после войны опять ловить рыбу в Дону, учиться В институте.
Вспоминались и другие казаки. Смерть каждого человека заставляла Михаила переживать, тревожиться. Ведь это он предложил командованию свой план — ринуться на машинах, принять первые удары врага на подступах к распроклятой высоте, а вышло не совсем удачно; слишком много жертв, людских потерь.
В блиндаж вошли Кондрат Карпович и Вера, влетел запыхавшийся Элвадзе. Старый казак кинулся к сыну, прижал его к груди здоровой рукой. «Жив!» Вера присела на койку к спящему Тахаву, поправила ему бинт. Испугалась, рассмотрев при свете лампы, как бледно лицо Михаила.
— Что с вами, Михаил Кондратьевич? — спросила она.
— Не спрашивайте, — устало и неприветливо отозвался Елизаров.
— Не надо обижать ее, — сел Кондрат Карпович рядом с сыном, — она хочет помочь.
— Никто не поможет… Двадцать сабель осталось.
— Знамо, мертвых не вернешь. Но как бы жалко их ни было, думать надо о живых, — старался Кондрат Карпович облегчить переживания сына.
Пермяков стоял в стороне, молча наблюдая за происходящим. Он улыбался, довольный тем, что даже в трудные минуты люди не забывают друг о друге, Разделяя горе командира, парторг подавленным голосом сказал:
— Победа без жертв не бывает. Пойдем посмотрим завоевания.
Они вышли из блиндажа. Михаил брел по траншее, освещая фонариком трупы, стараясь разглядеть своих. Он тяжело вздыхал, то и дело оттягивая двумя пальцами воротник гимнастерки.
По обе стороны траншеи тянулись блиндажи и Доты. В железобетонных казематах установлены пулеметы, минометы, возле которых лежали их хозяева в разных позах…
Перед входом в огромный дот, где в гнездах стояли два станковых пулемета, вырыта глубокая ниша, набитая ящиками с патронами. Михаил водил фонариком, освещая кованые ящики. Он заметил кусок шинели в уголке.
— Встать! — крикнул Елизаров по-немецки.
Никаких признаков жизни. Держа пистолет наготове, Михаил осторожно взялся за шинель, медленно потянул. Если взорвутся эти ящики — целого пальца не останется. Кусок шинели шевельнулся. Элвадзе тоже подался вперед.
— Встать! — неистово крикнул Елизаров, наклонившись над ящиком.
Михаил осветил бледное морщинистое лицо немца. Тот заморгал, полуослепший в темноте.
— Вот где встретились! — затрясся Михаил от гнева. Это был старшина, который когда-то помогал майору Роммелю пытать Михаила. Он спрятался сюда в последнюю минуту и, замерев от страха, лежал за ящиком.
— Сандро, этот пес вместе с другим псом выжигал мне звезду на груди, — сказал Михаил, обыскивая старшину. Оружия у того не оказалось. — Вот и мои «визитные карточки», — вдруг сказал Елизаров, протягивая Элвадзе пачку фотографий, аккуратно надписанных. — Что это такое?
— Фотодневник, — ответил дрожавший немец.
— Дневник разбоя! — вспыхнул Элвадзе и ткнул фотоальбом старшине под нос.
Пленного доставили в офицерский блиндаж, где Вера дежурила у постели Тахава. Начали допрашивать.
— Как ваше имя?
— Фишер Пуделль, — дрожа всем телом, ответил немец.
— Не пудель, а овчарка, — сказал Элвадзе.
Башкир беспокойно метался во сне, стонал. Лейтенант приказал немцу отвечать потише.
Показания пленного Михаил записывал подробно: для памяти, чтоб ни на минуту не забывать о злодеяниях фашистов на родной земле. Сейчас лейтенант достал особую тетрадь, куда заносил самые тяжкие преступления. Он расспрашивал Пуделля не только о его «деятельности» на этом участке фронта, но и о всем военном пути фашиста. Немец старался разжалобить русских, уверял, что его заставляли быть беспощадным. Говорил покорно, срывающимся голосом.
Михаил рассматривал фотоснимки, на которых лежали истерзанные дети, убитые женщины, старики, расстрелянные русские солдаты. Он перестал записывать. Руки дрожали от ярости. Михаил положил альбом и тетрадь в полевую сумку, спрятал в карман ручку. Указал немцу дулом пистолета на дверь.
В блиндаж вошли Пермяков и генерал Якутин. Михаил задержал Пуделля, отдал боевой рапорт командиру дивизии и спросил, не желает ли генерал поговорить с пленным. Якутин не имел времени. Михаил добавил, что он детально допросил немецкого старшину.
— А теперь разрешите расквитаться с этим волкодавом? — обратился Елизаров.
— Не смейте чинить произвола, — строго предупредил генерал. — Ответите.
— Я отвечу, — бесстрашно сказал Михаил. — Я отвечу перед судом, перед народом, перед всем миром. Я скажу всем, как этот фашист убивал пленных, женщин и детей, как вешал юношей и девушек, как резал меня и выжигал раскаленным железом на моей груди звезду. Вот они, немые свидетели, обвинения против фашистов.
Михаил рывком вытащил фотоальбом.
— Я сохраню эти фотографии, буду показывать моим детям, внукам, правнукам и буду говорить: вот фашистская программа в действии.
Элвадзе стоял рядом, даже не пытаясь успокоить друга. Елизаров говорил страстно, яростно.
— Вы могли бы быть хорошим прокурором, — без иронии заметил генерал. — Но пленного прикажите отправить в штаб.
— Счастье твое, фашистский черт! — Михаил приказал вывести пленного.
Элвадзе тоже вышел. Увидев альбом, Вера принялась перелистывать его. Вдруг она вскрикнула:
— Михаил Кондратьевич!
Все склонились над фотоснимком. На карточке Роммель и Пуделль огнем пытали Михаила. На втором снимке истерзанный казак лежал в сарае. Заметно было: лицо его в шрамах и синяках, волосы с запекшейся кровью прилипли ко лбу, гимнастерка порвана, на груди чернеет выжженная звезда. Вера перевернула лист альбома, изумилась. Михаил обнимается с немецким офицером?!
— Что это значит? — вполголоса спросила Вера.
— Это сволочи сделали для провокационных целей…
Карточку рассматривали генерал и Пермяков. Они тоже недоумевали.
— Странная картина, — проговорил Якутин и протянул фото Михаилу.
— Подозрительная, — добавил Пермяков.
«Действительно странная, — подумал Михаил, вздрогнув от мучительных воспоминаний. — Ловко сработали, подлецы».
Чтобы отвлечься, предложил:
— Товарищ генерал, не желаете познакомиться с сооружениями немецкой обороны?
— Посмотрим, Елизаров.
Начали с осмотра обстановки офицерского блиндажа. В нем стояли четыре койки с матрацами и подушками. Над столом висела электрическая лампочка, светившаяся от аккумуляторов. Немцы собирались зимовать. Повел Михаил командира дивизии в доты, где бойцы упражнялись в стрельбе из немецких пулеметов.
— Очень хорошо! — с удовольствием отметил генерал. — Молодец, Елизаров, таких замечательных орлов воспитал. Вот это эскадрон!
— Эскадрон, — горестно протянул Михаил. — Двадцать человек. Долго не подходили полки; еще немножко, и немцы нас совсем бы уничтожили.
