Действительно, мастерской Дюбоска Кон заказал изготовить 12 штук ламп. Грамм, знаменитый созданием первой практической динамо-машины, в Товариществе которого Фонтен был главным распорядителем, очень заинтересовался русскими лампами и просил оставить несколько штук для опытов. Ипполит Фонтен так отозвался о пятой лодыгинской лампе, вышедшей под именем Кона: «…работал с этой лампой, получал хороший свет, приблизительно в 50 карселей (500 свечей) на лампу, очень постоянный и достаточно экономичный».
«Изобретателю надо бы еще поработать над лампой, довести изобретение до товарного состояния» — такова мысль Фонтена. Этим и хотел заняться Лодыгин, но дело скоро приняло неожиданный оборот.
…На обратном пути из Франции Кон с Дидрихсоном разыскали в Берлине завод Сименса и Гальске, где, встретившись с другим изобретателем динамо-машины — фон Альтенеком, провели серию опытов.
Лодыгинские лампы приобрели широкую известность в Европе. О лампах накаливания заговорила западная пресса.
А в России уже год как шла настоящая «золотая лихорадка» вокруг лампочки. Еще ни один завод не только не производил, но и не собирался производить электролампы, а число пайщиков «Лодыгин и К°» переросло цифру 60.
Все надеялись на быстрое обогащение, и только немногие знали истинное положение дел. Не с капиталами Терпигорева и Висковатова было тягаться с акционерами-богачами, и фактически они давно стушевались.
Лодыгин ничего не понимал и не хотел понимать в финансах, он хотел изобретать и чтоб «все оставили его в покое».
Но не так-то просто выйти из акционерного общества, да еще такого, что увязло в долгах. Кон объясняет, что выход один — создать новое «Товарищество на вере», более жизнеспособное, так как членами его правления станут крупные денежные тузы. Изобретатель при этом получит свободу творчества, но кое-чем ради нее придется пожертвовать. Лодыгин согласен.
На 15 страницах договора нет и намека на желание толстосумов устроить изобретателю лабораторию или хотя бы мастерскую для выпуска первых партий ламп. Зато цинично продемонстрирована психология капитала — и было это в годы, когда переведенный «Капитал» Маркса читался и изучался в России. «Договор товарищества на вере» прямо-таки яркая иллюстрация к некоторым страницам Марксова труда об уродстве мира наживы.
Начинается договор во здравие: «Товарищество имеет предметом ввести в употребление и распространить как в России, так и за границею электрическое освещение по изобретенному Лодыгиным способу, на который получены уже привилегии…» (Следует длинный список стран мира и микроскопических княжеств Германии, среди которых нет почему-то США, а в Великобритании и Швеции патенты взяты на имя Кона, «принявшего на себя исходатайствование привилегий в этих двух государствах».)
«С этой целью все упомянутые привилегии передаются Лодыгиным, с согласия Козлова, Терпигорева, Висковатова и Кона… в полную собственность Товарищества, и засим от усмотрения Товарищества должно зависеть дальнейшее исходатайствование еще в каком-либо государстве привилегий на сделанное г. Лодыгиным изобретение», причем, на чье бы имя они ни брались — составлять они будут все равно «полную собственность Товарищества».
И так уже ясно, что Лодыгин теряет и свое изобретение, и право на дальнейшую защиту своего приоритета в других странах, в тех же США, но договор цинично разъясняет еще раз: «Господин же Лодыгин не имеет более права ни лично пользоваться им отдельно от Товарищества, ни уступать кому-либо от себя права пользования этим изобретением в каком бы то ни было виде».
Но и этого мало благородному купечеству (почти все члены правления купцы 1-й гильдии), к ним же пришлось приписаться и бесталанному (как называют в народе невезучих на долю, на деньги) Лодыгину.
Грабеж продолжается. Толстосумам известно о некотором оборудовании, за которое почти выплачены долги с помощью друзей. Так вот: «Лодыгин передает в собственность Товарищества две электромагнитные машины, два паровых котла и различные мелкие приспособления для производства опытов освещения, которые ныне помещаются на Конногвардейской улице в доме Телешева..»
Итак, кончились феерические опыты с лампами в Петербурге, нет больше ни крыши для работы, ни «приспособлений для опытов».
Зато обкраденному изобретателю бросается кость — звание «полного товарища», а «все мы, остальные пайщики, пользуемся правами вкладчиков и никакой ответственности по делам Товарищества не несем…». Хорошо устроились господа компаньоны.
И еще маленькая деталь: подпись полного товарища недействительна, как и распоряжения, если не поддержаны комитетом еще из четырех пайщиков, избираемых на один год. (Кто не понравится — можно сменить.)
Среди устроителей нового Товарищества — один богаче другого — Юнкер, Горсткин, Гагемейстер и так далее, а «снабжение его оборотным капиталом на ведение предприятия возлагается на Козлова, причем выдавать он должен авансы на поездки других пайщиков за границу, а вернуть их ему Товарищество сулит только по мере поступления каких-либо сумм от эксплуатации предприятия». Читай — вилами на воде, что и случилось: Козлов вскоре с ужасом сообщил Лодыгину, что он разорился и собирается уехать за границу. Степан Александрович — прототип многих терпигоревских героев из пореформенных дворян, не приспособленных к жизни в мире капитала и обреченных на гибель.
Но далее на страницах договора появляется, и все чаще и чаще, фамилия Сущова. Деньги будет давать Козлов, а распоряжаться ими позволено Сущову. Не он ли стоит за договором?
Хоть Николай Николаевич Сущов и тайный советник (по табели о рангах — генерал-лейтенант), ни для кого не тайна, что он известный комбинатор, сумевший влезть во многие правления — от Санкт- Петербургского международного банка (!), разорившего дотла полуграмотных в денежных делах помещиков, до Русского общества пароходства и торговли, прибравшего к рукам российские реки и пустившего по миру многих куражливых купцов.
Похоже, что Сущов если и не главный в кучке грабителей изобретателя, то один из главных: «С. А. Козлову и тайному советнику Н. Н. Сущову должны быть выданы каждому безвозмездно суммы… акции… акты…», а затем от них, Козлова и Сущова, будет зависеть, «уступить сполна или часть своих прав по этим актам другим лицам…»
Решение на общем собрании принимается большинством голосов. Но каждый пай — это один голос. 25 паев в одних руках — 25 голосов. Но по 25 паев имеет лишь богатая верхушка, у рядовых пайщиков — от одного до нескольких.
И вот, если полный товарищ, то есть Лодыгин, несогласный с каким-либо действием правления, захочет собрать экстренное общее собрание для его пересмотра, то оно может состояться не ранее чем через месяц, чтобы могли вернуться из отсутствия заинтересованные лица. А кто ездит в столь длительные командировки? Власть и деньги имущие. А у них — по 25 акций-голосов!
Нет, не может Александр Николаевич провести какое-либо свое решение, не сможет противодействовать решению правления…
Тогда, если «полный товарищ… не пожелает подчиниться постановлению, то он обязан сложить с себя звание полного товарища и предоставить собранию избрать на это звание другое лицо».
Вот и затянулась петля… «В случае неисполнения сего со стороны полного товарища, он лишается тех 50-ти паев, которые должны храниться в каком-либо кредитном учреждении, и паи эти уничтожаются», а прибыль «поступает в раздел между остальными паями…».
Единственно, что приобретал Лодыгин, — это 50 тысяч рублей, в которые Товарищество оценило его невосполнимые утраты — право на изобретение лампы, на свободу творчества, на независимость.
(Видимо, тогда же и созрела у Лодыгина мысль о бегстве из этой компании.)
Кончался договор лицемерными словами о том, что должен быть он храним свято и нерушимо как договаривающимися лицами, так и наследниками их, но творцы этих строк отлично знали, сколь недолговечно их «Товарищество на вере».
