Восходит к смерти Людовик В виду безмолвного потомства. Главой развенчанной приник К кровавой плахе вероломства. Молчит закон, народ молчит, Падет преступная секира… И се — злодейская порфира На галлах скованных лежит. Наполеон, царствующий, а потом свергнутый и томящийся на Святой Елене, не оставляет в покое воображение российских молодых людей, так же как и их сверстников в других странах. 'Ingrata patria' — неблагодарная отчизна: эта черновая строка о Франции и Наполеоне вдруг возникает в начале знаменитого стихотворения; оно вписано в огромную конторскую книгу, где юный Пушкин имел обыкновение набрасывать свои замыслы. Книга-тетрадь, так же как и все листы, где отыскивается почерк поэта, хранится сегодня в Ленинграде, в Пушкинском Доме.
На одной из страниц краткая запись: '18 июля 1821 года. Узнал о смерти Наполеона'. 18 июля по старому стилю, по новому — 30 июля, в то время как Наполеон скончался 5 мая 1821 года: почти три месяца медленно двигалось известие с острова Святой Елены во глубину причерноморских степей, где живет ссыльный Пушкин.
Любопытно, что в такой же тетради черновику стихотворения «Наполеон» предшествуют 'Исторические замечания' о Петре Великом и его преемниках.
'После смерти деспота'. — записывает Пушкин, но зачеркивает и заменяет: 'После смерти Великого человека…'
В беловом тексте мы читаем великолепную, отточенную фразу: 'Петр I не страшился народной Свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон'.
Видно, мысль о сходстве Наполеона с Петром (оба распространяли просвещение, которое, в общем, укрепляло их деспотизм, и не страшились свободы — неминуемого, но, может быть, нескорого следствия просвещения), — эта мысль была сначала Пушкину не ясна. Однако уже со следующего листа тетради начинается 'поэтическая победа' над полководцем-императором.
Сначала было написано: 'томясь' (в угрюмом), (в своем), (в унылом) заточенье'. Затем — эпиграф 'Ingrata patria…' и стихи:
Чудесный жребий совершился: Угас великий человек. Стихотворение «Наполеон» находится в ближайшем родстве с 'Историческими замечаниями…'. Оно посвящено человеку, подобному Петру, — 'великий человек' совершает свой 'чудесный жребий', меняет ход исторических судеб. Переворот порождает надежды:
Когда надеждой озаренный От рабства пробудился мир, И галл десницей разъяренной Низвергнул ветхий свой кумир; Когда на площади мятежной Во прахе царский труп лежал, И день великий, неизбежный — Свободы яркий день вставал… Однако госпожа де Сталь, услышав, что Наполеон — 'дитя революции', возразит: 'Да, дитя, но отцеубийца' (Пушкин — мы уже цитировали — сказал: 'Мятежной вольности наследник и убийца').
В стихотворении «Наполеон» находим важные слова:
Тогда в волненье бурь народных Предвидя чудный свой удел, В его надеждах благородных Ты человечество презрел. 'Петр I презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон'.
Наполеон — 'человечество презрел'.
Но Пушкина не удовлетворяют одни слова осуждения, адресованные тому, кто 'обновленного народа буйность юную смирил'. Он угадывает новое движение мировой и русской истории, совершаемое в немалой степени независимо от воли и намерения Наполеона:
Хвала!.. Он русскому народу Высокий жребий указал И миру вечную свободу Из мрака ссылки завещал. Такова внутренняя близость исторических заметок и стихотворения, сочиненных в одно время,'на границе с Азией', в кишиневском захолустье, двадцатидвухлетним поэтом и мыслителем…
В эту пору — революции в Италии, Испании, Греции: 'французское эхо'. В разговорах, письмах, прозе и стихах русские прогрессисты все время перебрасываются знакомыми именами, сравнивая новых революционных лидеров со старыми, давно знакомыми. При этом Наполеон порою является то символом своеобразной свободы, то деспотом; Марат же и Робеспьер, невзирая на свою крайнюю революционность, а может быть, благодаря ей, в основном представляются Пушкину и его друзьям не свободолюбцами, а носителями своего рода тирании, деспотизма; и вот уж 'русские Робеспьеры' приносят клятву вольности, вспоминая как образец убийцу Марата Шарлотту Корде…
Все перепуталось — лишь порыв к свободе несомненен.
Меж тем ни одна революция в мире не начиналась с такого количества стихов, поэзии, поэтических образов. Хотя штурму Бастилии тоже сопутствовали многие стихотворные строчки, но все же — согласимся
