прирождённая самка, мать по определению, истинная женщина в самой сути своей. Тут же обзавелась детскими книжками, докупила, чего не было, плюс развивающие игры, витаминные смеси, соки фреш, мультяшные диски, все дела, короче. И понеслось.
— А как же институт, доченька? — несколько озадачившись, поинтересовался я у Никуси. — Подготовка, репетиторы, всё такое… Ты же вроде в МГУ хотела, на психолога?
Она отмахивается, вижу — искренне, без ощущения предстоящей потери:
— Не сразу, папуль, не сразу. Нужно Гелочку поднять сначала, в Ахабино вывезем, там надышится, нагуляется, в себя придёт. И вообще, я думаю, после лета мне надо там ещё с сезон-другой пожить с нашей белочкой. А вы в гости будете приезжать, с книжками и продуктами. Так пока для всех будет лучше. И кокосику тоже. А за Джаза я уже спокойна, он и приготовит себе, если надо, и помоется вовремя, и с уроками у него в основном в порядке.
Я подумал, что моя дочь становится всё больше похожей на Инку: то же сочетание рационального ума, обаяния и жертвенности. Только вот ростом не вышла, на голову выше Инки вымахала. Как и Джаз. Тот на писательских харчах за последние годы незаметно для всех вытянулся в фиолетовую жердь, явно сверх положенного формата, и опережать сверстников ему теперь пришлось уже не только в умственном развитии. В свои одиннадцать ростом уже был не ниже Минеля, однако худощавостью от отца практически не отличался. Еда и питьё проваливались в него без задержки, как в распахнутый зев мусоросжигательной фабрики, оставляя лишь необходимый полезный резерв, идущий исключительно в ум и в рост. При этом был жилист, резок и хорошо растянут. Это и послужило поводом отдать его в баскетбол. С сентября. Подумал, что в отсутствие Ники будет чем себя занять, коль скоро учёба и самообслуживание не забирают его целиком.
И ещё порадовался, как мне повезло с детьми. В том смысле, что моё участие в их воспитании становится всё менее востребованным: как-то так удачно раскинулась колода, что мне в этой жизни постоянно катит. И с посвящением тогда, помню, в творцы, целых два раза по двадцать семь минут, и с последующими успехами на литературном поприще, и с моими дополнительными детьми от разных отцов и матерей. В общем, жизнь удалась, согласны? Если бы не мёртвая Инка. Что тоже есть правда жизни, к сожалению…
Снова вернусь к Джазу, теперь уже чуть подробней. Недавно застал его за чтением, что вообще-то меня несколько удивило. Несмотря на Никуськину опеку, книг тот не любил и в руки брал нечасто, лишь в силу школьной нужды. Хотя и писал вполне грамотно и претензий по линии русского и литературы не имел. От прошлой училки — по известным мне причинам. От нынешней — по неизвестным. Как-то научился исхитряться, я чувствовал. Брал обаянием, возможно, либо способностями фантазировать и играть на опережение. Научился широко улыбаться, обнажая снежного колера зубы на фоне баклажановой кожуры. Ну точно, как делал тот проклятый макак, прописанный на отцовской мушмуле. Но это в хорошем смысле, не подумайте чего. Да и друзьями обзавёлся многочисленными сразу же, раньше, чем закончился первый учебный день в русской школе. Вскоре стал заводилой и лидером, доподлинно знаю, Никуська с гордостью доложилась, всё же там на её глазах происходило.
А по домашней жизни не скажешь. Внимательно-негромкий такой, отточенный в движениях, с улыбкой по обыкновению, но не той, широкой, что вне семьи, а домашней, чуть застенчивой и отчётливо благодарной. Недавно ямочки прорезались слабые, каких ни у кого из его родни совершенно не помню. Едва заметные, чуть выше кончиков губ, когда выкладывает их в задумчивую линию. Интересный, одним словом, пацан получается. Но не совсем пока ясно, к какому человеческому типу относится. И какова изначально психофизика. Наверное, я отдал его в баскетбол именно по этой причине, чтобы внести ясность. На бессознательном уровне. Помнил только, что спорт, он тоже раздевает, как и творчество, но только при высокой степени самоотдачи. Теперь главное, чтобы расти не переставал мой мальчик. Нравственно и в сантиметрах. Хотя и с химией тоже хорошо бы разобраться, что там у него и каким способом расщепляется. Про Никуськину химию понимал всё и давно, с самого рождения. А тут рождение упустил в силу известных вам обстоятельств, так что навёрстываем теперь с божьей помощью.
Так вот, застал за чтением. В руках не что-нибудь, а «Стельки из Песца», отцовский роман, свежепереизданный, в новой обложке, с иллюстрациями в броский цвет. Кажется, я тогда ещё пытался вяло возражать, получив на одобрение макет, прогундосил что-то типа: комиксы, мол, напоминает, а там ведь у меня серьёзнейшая тема поднята, этическая составляющая, нравственный выбор, факт греха, проблема морали, всё такое… А они, помню, в ответ, мол, да-да, само собой, всё вами перечисленное имеется в вашей чудной книге, Дмитрий Леонидович, и даже больше, прихватывается и второй слой, невидимый, так сказать, мы это отлично понимаем, мы же с вами профессионалы, не первый день в искусстве, не сомневайтесь. Но подумайте сами, мимо скучной, неяркой, неживой обложки ваш читатель пройдёт и не заметит, он же, как правило, не в курсе, что там, под обложкой, вами соткан целый мир, наполненная событиями жизнь, в которой бурлят и варятся человеческие страсти. Нет, бывает, и знает, конечно, но далеко не всякий. А так, как мы предлагаем… увидит… подойдёт… рука сама, глядишь, да и потянется… И к кассе, к кассе, рассматривая по пути цветные иллюстрации. И что, неужели нам с вами не нужен такой человек? Этот наш покупатель. Нужен, и мы ему поможем, как умеем. Не надобна ему его половинка? Продадим два раза по четвертинке. Но это к слову, к слову, шутим. И помните, дорогой вы наш автор, читатель тоже имеет все человеческие качества, абсолютно все! Так давайте будем психологами вместе, согласны?
Мне осталось лишь снова вяло согласиться побыть попутным психологом и в очередной раз утереться. Но тем не менее прав вновь оказался не я. Доптираж ушёл влёт, как и было обещано издательскими искусствоведами. И в руки я получил очередной конверт толще своего романа. После этого и обнаружил у себя в кабинете увлечённо погрузившегося в мой текст сына. Он даже не сразу заметил, как я вошёл. Сидел в кресле, воткнувшись глазами в страницу, и продолжал её интенсивно буравить. Дышал при этом так, будто занимался мальчиковым онанизмом. Увидев меня, быстрым движением отложил книгу и, так же молниеносно сменив выражение лица с застуканного на деловое, сразу спросил, без всякого приготовительного перехода в тему. Видно, параллельным курсом варилась в голове ещё и другая каша:
— Пап, а как же у него эта спасительная трава вырастала, если под сценой нету света? У Песца твоего. Листья растений имеют хлороформ, это из ботаники известно, который перерабатывает дневной свет в питательную среду. И тогда растение растёт. А у тебя под сценой темно, как у негра в жопе. — Он улыбнулся хорошо, с двумя извинительными складочками у приямков. — Это так у нас ребята говорят, про негров, не я. Но я про другое, пап. А у тебя всё на этом держится, всё дальнейшее развитие сюжета. Если бы он, допустим, шампиньоны выращивал, то всё бы тогда у него получилось. Был бы урожай. Потому что у них нет хлороформа. Но тогда его бы опустили, Песца твоего. Сделали б обиженным. Манькой. В смысле, петухом. Или замочили бы совсем. Поставили б на перо. У них ведь там всё налажено, да? — Он вопросительно посмотрел на меня, как на серьёзного профессионала, с чьим творчеством наконец столкнулся лицом к лицу.
Я как-то резко ослаб и присел на ампирный диванчик, наш с Инкой любимый, испанского мебельного гобелена. Пружина ойкнула и прогнулась, впустив меня к себе по старой памяти. Не знаю, от чего в этот момент я ослаб больше: от того, что выдал мой пронзительно толковый не по годам индусик, или что на корню разваливалось давно и успешно продаваемое произведение литературы. В смысле, драматургии и сюжета. Из-за допущенной автором непростительной небрежности. И ещё третье соображение, такое же отвратительное, как и первые два. Почему, скажите на милость, по-че-му ни одна редакторская сволочь не заметила такой важной стержневой оплошности? Ну, представьте себе, вдруг мой роман попадает в более- менее интеллигентные руки. По случаю. Например, к школьному учителю. По ботанике. А книжку саму забывает в классе ученик. Скажем, Джазир Раевский. Читать сам-то ботаник навряд ли станет, но пролистнуть на переменке — вполне. И наткнётся. И чего? Позор родителю? Сын за отца не ответчик? Все затраты ума и сердца — курам на смех? Хорошо ещё, что в сериале вообще первая зона, которая общего режима, отсутствует, там всё сразу со второй начинается, со строгого режима, с парника подсобхозяйства. И вообще, как мне объяснил потом продюсер, когда права покупал, некогда на экране му-му тягомотное разводить, о рейтинге нужно думать, о зрителе, о бабках. Чтобы не дать расслабиться ни на миг, никому. Такой уж у нас труд, сказал, адовый. Ненавижу, бля, говно это. Труд, конкретно, или же моё произведение — не уточнил. А я из скромности не поинтересовался.
Но отвлёкся, дальше излагаю. Так вот, странно. Странно оттого, что за годы, пока книга на полке, ни
