одного читательского недовольства. Ни единого обращения в общество защиты прав потребителей. Ни малейшего язвительного намёка в прессе на несовершенство столь любимого народом и успешно экранизированного романа. Кто же тогда меня читает, Господи? Какой такой терпимый мой поклонник- негодяй? Или ты, Бог небесный, убрал меня в свой охранительный карман, закрыв глаза и поместив предохранительные затычки в уши?
А Джаз? С ним теперь как? С незрелым умником, не ко времени опередившим и события, и самого себя? Не хочу сказать, естественно, что в руках его отрава, но в каком-то смысле имеется элемент нежелательности для подобного раннего постижения взрослой жизни, согласитесь. И элемент этот залетел в его руки непосредственно из моих. «От создателя» — так сейчас говорят. Об этом стоило подумать не спеша. А Джаз между тем решил продолжить важный для себя разговор с отцом, как с автором предмета его последних исследований.
— И ещё, пап, — сын окончательно развернулся в кресле ко мне лицом, — я там у тебя в книжке обратил внимание, что процесс изготовления дури требует особого типа сушки исходного материала. Иначе лист потом ломается и неправильно крошится. А прожилки как раз наоборот — не отделяются, как положено. Это как бы увеличивает объём готового продукта, но не способствует его удельной крепкости. Я правильно понял?
Я открыл от удивления рот. Честно говоря, мне рассказывал о производственных наркоманских ухищрениях один знакомый перец, ещё до Инки, при глубоком совке, после чего и дал курнуть. Я курнул впервые, подержал воздух в себе, как тот советовал, но ничего приятного из этого для себя тогда не извлёк. Потом только мутило в животе и воняло в полости рта. Кайф прошёл мимо, не цепанув за живое. Короче, что осталось в памяти, то и наваял. Мне ж не это важно, не технологические особенности производства. Мне важен сам человек и то, как он меняется в зависимости от нестандартных обстоятельств, насколько готов предать или быть преданным. Или проданным, в обе стороны. А ещё жизнь и смерть. Любовь и ненависть. Горе и радость. Предательство и преданность. Добро и зло. Душа и дух. Душевность и одухотворённость. И наоборот, бездуховность и полное бездушие. В самом человеке. Вот что меня интересует в первую очередь. Я автор. Я литератор. Писатель. Властитель. Наставник и оберег. А мальчик мой дотошный — про то, как крошится лист. Зачем ему всё это?
Джаз тем не менее не успокаивался:
— И ещё. Вот ты там пишешь, что они, урки эти, уже на севере, на строгой зоне, собирались его тоже замочить, если он не будет выращивать коноплю, так? (Я кивнул.) Но зачем он им нужен мёртвый? Какая им от мертвеца выгода? Лучше бы они его попытали, узнали бы, как эту траву правильно выращивать, какие компоненты там, удобрения и всё такое, и стали бы это сами прекрасно делать без него. А потом уже спокойненько могли бы замочить, если надо. Так же лучше, правильно?
Джаз смотрел на меня выразительно-ясными глазами, ярко-белыми вокруг внимательных чёрных зрачков, и ждал ответа на, казалось бы, простой вопрос. И тут я вдруг сообразил, что мальчик мой ни разу за всё его время жизни на новой родине не поинтересовался, как там его семья, не знаю ли я случайно, что и как с бывшим единокровным отцом его Минелем. С мамой, опять же, не помню уже, как её, не выговорю, с безымянной. С двенадцатью невезучими темнокожими братиками-апостолами, в то время от нуля и выше. С прочими родственными бедолагами из ашвемской глубинки, в которой закаты, чередуясь с рассветами, конкурируют в убойности неземной красоты. Не спросил… В голову не пришло. Либо вычеркнул сознательно, насмерть, как чужое прошлое, как неродное, вышвырнутое из памяти детство. Либо это проявление ещё не оформленной по-взрослому мести за тогдашний договор купли-продажи? Непохоже. Впрочем…
И я ответил:
— По идее — правильно. Всё верно. От мёртвого какой прок?
— А для чего же ты тогда так сочинил про это? — недоумённо пожал плечами въедливый фиолетовый наследник.
— Сочинил, потому что даже урки иногда хотят быть похожими на нормальных людей. И у них тоже есть душа. Не такая, как у других, но есть. И есть страх. Свой страх перед небом, на котором живёт Бог. А Бог отвечает за совесть, и им это известно. И Бог может наказать. Так что, живя на грешной земле, иногда они действуют довольно осмотрительно, с оглядкой на небо. Так понятней?
— Да, кое-что, пожалуй, ты мне прояснил, — не слишком уверенно протянул Джаз, — но тогда получается, что Бог — начальник над всеми нами?
— Так и есть, сынок, — обрадовался я, жалея, что в эту минуту с нами нет Инки: она бы наверняка доходчивей, чем я, объяснила сыну суть Божьего промысла в отношении урок. Но Инки нет в живых. А я всего лишь сочинитель нетолстых романов облегчённого содержания да ещё с непростительными ошибками в линии, на которую опирается весь сюжет. Что с меня после этого взять? И заверил свой ответ очередной неопределённостью. — Да, сынок, именно так и есть!
— Я об этом должен подумать… — Джаз поднялся с кресла и сунул под мышку недочитанного «Песца». — Я сейчас на баскетбол. И шпроты у нас закончились, последнюю банку вчера доели. Пока, пап.
— Пока… — ответил я и остался сидеть, где сидел. Мне тоже необходимо было подумать. Не спеша.
Итак. Он вдовец, писатель, автор детективных историй. С непредсказуемым развитием сюжета. С преступлением, каждый раз отличающимся от предыдущего, но всякий раз одинаково зловещим. И с обязательным трупом в финале. И у него сын. Подросток с неокрепшим голосом. Но уже достаточно умный и хваткий мальчуган. Однако отец, не привыкший пока ещё к мысли о том, что ребёнок досрочно вызрел в самостоятельную человеческую единицу, не придаёт значения странному поведению мальчика. А оно и на самом деле отличается странностью. Мальчик самым внимательным образом исследует творчество отца, которого, кстати, искренне любит. Однако не во всём с ним согласен. Точнее говоря, не целиком со всей методологией совершения преступлений, которая взята его отцом за основу жанра. Мальчик спорит с отцом, но тот его доводы не воспринимает серьёзно и странным образом пытается уйти от разговора. Тогда подросток решает доказать на деле справедливость собственного видения предмета. Поначалу цель его — лично убедиться в том, что он прав и можно найти значительно более эффективный вариант совершения злодеяний, описанных отцом. С этой целью он и совершает первое преступление, однако уже по усовершенствованной им схеме. Всё проходит гладко. Это раззадоривает юношу и толкает на исполнение второго преступного замысла. Правда, опять не своего, а того, что был детально описан в книге отцом. В следующей по счёту истории. И снова успех, причём достигнут он ещё более коротким и остроумным способом, тем самым, возможности которого он предъявил отцу в беседе с ним. А уже очередное преступление совершается не с целью доказательства собственного превосходства перед умным родителем, а просто потому, что его начинает увлекать эта пронзительно-опасная игра, в которой, как он уже окончательно уверен, шанс выиграть чрезвычайно велик. Но и вместе с тем есть риск быть разоблачённым и пойманным, если он ошибётся в своих расчётах и допустит непростительную ошибку. И он допускает её в самом, казалось бы, тривиальном месте, не разобравшись, на чём построен и держится весь не слишком замысловатый сюжет отцовской криминальной драмы. Юноша не учитывает особенности жертвы, являющейся латентным гомосексуальным извращенцем. Ему неведома подобная психология человека. Мальчик просто не в курсе, что такие отклонения вообще имеют в жизни место. И именно на этом не хотел акцентировать его внимание отец. И именно по этой причине не стал вступать с сыном в дискуссию относительно специфических деталей своего и так весьма сомнительного произведения, предназначенного для людей уравновешенных, исключительно зрелого возраста. В итоге мальчик разоблачён. Впереди его ждёт колония для несовершеннолетних преступников, где он проведёт много лет. Там же, в первый день несвободы, его насильственно совратят и сделают гомосексуалистом. Об этом узнаёт отец и, понимая, что виной тому стали его книги, кончает жизнь самоубийством. Тем временем сын постепенно втягивается в новую для себя роль, и вскоре это перестаёт доставлять ему какие-либо неудобства. Скорее наоборот. Через годы, выйдя на волю, он идёт на могилу отца и произносит слова благодарности за то, что отец открыл для него целый мир, загадочный и прекрасный.
Всё! Триумфальный финал! И тоже первый тираж сразу под сотку или около того… Брависсимо!
Я встал с любимого диванчика и отправился в путешествие по квартире. Собрав по разным углам собственные книги во всех вариантах, изданные и переизданные, с иллюстрациями и без, увязал их в единую пачку, обернул старым плащом и засунул глубоко на антресоли, от греха подальше и повыше. От
