понимал, что этого не будет никогда. И всё же он его совершил. Поступок. Но другой. Он покончил жизнь самоубийством, не в силах более сопротивляться искушению. Он хорошо понимал, что стоит на грани преступления, и сумел эту грань не переступить, остановив самого себя. А девочка так ничего и не узнала о смерти пожилого дядьки из соседнего подъезда. Они просто не были знакомы вообще. За час до того, как стали выносить гроб с телом покойного, они на пару с подружкой в очередной раз вступили в неоднократные половые сношения с двумя соседскими парнями. В попеременку на чердаке дома, в котором они проживали вместе с умершим. А в сношения вступали способом так-так, а потом так-эдак, чтобы всем всего досталось поровну. После чего все они вчетвером допили бутылку портвейна «777» и стали плеваться с крыши вниз. Кто дальше. Девчонкин плевок оказался длинней других и пришёлся как раз на лицо усопшего. Но того провожала лишь пара полуслепых старух и несколько равнодушных мужиков. Никто плевка этого так и не заметил. Не вглядывались просто. Так и уехал мой герой в смерть, с испачканным молодой слюной лицом, на пыльном автобусе с чёрной полосой на боку. Всё! Финал! В этом и состоит разгадка «Загадки интегрального исчисления». Ай да сукин Бург! Тираж не ограничен!
Судья Айгуль: Подождите, подсудимый, постойте, какой ещё «сукин»! Я попрошу не выражаться, даже про себя самого, вы в суде, не забывайтесь. На зоне будете юродствовать, а пока рано. Итак, продолжаем допрос. Что вы имели в виду под номером четыре?
Писатель Бург: Под номером четыре я имел в виду созданное мною же произведение литературы под названием «Нокаут». В период работы над ним я зафиксировал влияние газа на свой организм в самый последний раз. По существу, этим произведением я завершил этап личного становления и проставил финальную точку в ходе самосовершенствования. За тот же отчётный период успел два раза испытать так называемый творческий оргазм и многократно окинуть долину глазами горного беркута. После этого я никогда и нигде внешние раздражители больше не применял. Не было нужды. Началась пора отчуждения от посторонних примесей, которая плавно перешла в стадию укрепления чисто человеческих позиций.
Судья Айгуль: Довольно путано излагаете. Суду не ясно, какие именно оргазмы вы упомянули в своём ответе. О чём идёт речь? Что, были ещё преступления подобного характера? Означает ли это, что ваши слова суд может рассматривать как добровольное признание в совершении неизвестных следствию преступлений? Кстати, одно из них вы совершили в отношении меня.
Писатель Бург: Ваша честь, я сказал ровным счётом то, что хотел сказать. И повторю вновь. Никаких преступных деяний, которые мне инкриминируют, я не совершал. Я чист. Лично вас я отымел, находясь под влиянием дурман-травы, в незрелом и неподсудном возрасте. О чём совершенно не жалею, несмотря на вашу фригидность и бессменные трусы небесного колера. Я и сейчас готов вас отыметь, но уже с новой силой и страстью и даже без воздействия любых побудительных средств, выводящих на эту цель. Всё дело в памяти, которую вашему организму удалось привнести в моё незрелое сознание. Памяти, которая стала нетленной благодаря лично вам и мёртвому свидетелю дяде Вадику. И только в этом дело, больше ни в чём. А особый параграф кодекса я не признаю — не виноват, что вы не стали пожилой, каким стал я. В остальном только благодарен. Поступайте, как знаете, но лучше по совести. Вы юны, вы хороши собой, у вас потрясающе натянутая кожа с россыпью волшебных веснушек, свет отражается от ваших щёк, оставляя на них блестящие медальки, вы обладаете узким запястьем, длинной лодыжкой и тонкой щиколоткой, и, когда вы потягиваетесь, хрустнув тонкими косточками, несмотря на рыхлый тяжёлый низ, окружающий мир приходит в восторг, и тогда вокруг вас расцветают папайи и кокосы, и саблезубые гамадрилы осторожно берут из ваших рук вермишель с бочком и благодарно лакомятся ею, в то время как собаки, свиньи, прибрежные крабики и ленивые зебу суетятся у вас под ногами, но вы уже не чувствуете их, своих ног, потому что вы уже летите над пляжем и слышите далёкие песни, всегда под гитары, и видите огни, простые и бенгальские, и фонтаны с розовой водой, и фокусы без рук, которые получаются сами по себе, и все удивляются этим фокусам, так ловко исполненным без самого фокусника. А вы летите и ловите ноздрями аромат кокосового костра, который становится всё жарче и разгорается всё ярче, и дыма от него становится тоже всё больше и больше, дыма и огня, и песен, и звуков и собак, и океанской солёной воды, которая подбирается к вам всё ближе и ближе и, наконец, дойдя до самых ног, внезапно подхватывает вас и уносит с собой в океан… И вы уплываете спокойно, не боясь бескрайности этого солёного океана, лёжа на спине и глядя в небо, потому что там вы видите меня, и я улыбаюсь навстречу вашему взгляду. И нам обоим хорошо и спокойно, и нет больше ни у кого из нас тревоги, и нет у вас и у меня преступного умысла, как нет обвиняемых и пострадавших, как нет и самого суда, потому что вы знаете, что у вас есть я, Митя, неподсудный писатель, и я там, наверху, и я не дам океану забрать вас с собой насовсем, а прикажу ему вернуть вас вместе с приливом, когда выйдет солнце и начнётся рассвет над нашим Ашвемом. И я знаю, что у меня есть вы, бесфамильная Айгуль, и в руках ваших молот, и дух ваш молод, так куй от счастия ключи и не морочь присяжным голову надуманными обвинениями в мой адрес. Я без тебя, можно сказать, задыхаюсь, а ты, сука, дышишь ровно и без хрипоты в прокуренных дурью лёгких. У меня всё, ваша честь. Ваш Митя Бург!
Судья Айгуль: Подсудимый, попрошу не тыкать и не хамить, вы в суде. И сразу три встречных вопроса. Кто такой Ашвем? Вы уже второй раз упоминаете его имя. Какова его роль в совершённом вами преступлении? И чьи трусы голубого цвета вы имели в виду в вашем новом признании?
Я обречённо поднял голову, но не увидал Айгуль. На месте председателя суда наглый в своём абсолютном бесстрашии восседал макак-убийца в чёрной мантии и, соорудив на ореховой морде издевательское выражение, ждал от меня ответа. Молоток в его руке, превратившийся за время моей речи в увесистый молот, вызывающе подрагивал.
— Ашвем — это то место, проклятая гадина, — сквозь зубы холодно отчеканил я, глядя обезьяне в её бегающие глаза, — куда я вернусь когда-нибудь, чтобы рассчитаться с тобой за всё. И тогда ты узнаешь то, что хочешь узнать, и про трусы, и про неизвестный тебе оргазм, и про много ещё чего другое. Ты поняло меня, гнусное существо? — И в этот момент я засёк, как с огромной скоростью прямо мне в лицо летит огромный обезьяний судейский молот. Но, переполненный ненавистью, я не успеваю от него увернуться, и молот с размаху влетает мне в рот, в губы, вворачивается мокрым языком в мои дёсны и… я открываю глаза и вижу перед лицом обиженную Нельсон, которая лижет мои губы своим шершавым языком, побуждая тем самым к подъёму и кормёжке.
Странное дело, сон, обычно растворявшийся в сознании в первые минуты после пробуждения, на этот раз никуда не исчез, а завис перед глазами так, словно я один остался после спектакля в опустевшем зрительном зале, где занавес так и не был опущен, а сами участники его внезапно замерли на поклонах под кнопкой стоп-сигнала, совпавшего с моментом моего пробуждения. Это обстоятельство заставило меня серьёзно поразмышлять над случившимся и к вечеру того же дня принять довольно важное для себя решение.
И я его принял, теперь уже без тени сомнения в справедливости собственной резолюции. Итак, я, Дмитрий Бург, человек и личность, волей случая втянувшийся в приятное употребление полунаркотического средства, называемого в растительной науке Cannabis Sativa L., или Коноплёй полезной, — заметьте, полезной! — из отдела покрытосеменных, по классу двудольных, среди продвинутых потребителей — марихуаной, а в народе — просто дурью, с этого судного дня закрепляю за собой право быть приверженцем, ценителем и сторонником употребления внутрь себя газообразного вещества, выделяемого при сгорании тлеющей конопли, путём пропуска в лёгкие её приятно-едкого аромата с запахом сладкой дыни, настоянной на перечной мяте. Кроме того, я беру на вооружение те натуральные образы ассоциативной природы и те невредные глюки, могущие возникнуть в ходе приёма закреплённого мною средства, которые способствуют подъёму и укреплению творческого духа, что подтверждается недавним видением в ходе последнего моего естественного сна. Вдобавок к сказанному я же, Бург, констатирую, что жизнь моя в моменты воздействия на организм дынного катализатора как бы подсвечивается снизу специальным световым лучом самого широкого спектра влияния на мою человеческую единицу, делая её разнообразней, щедрей, добродетельней и много любопытней для остального продвинутого творческого человечества. Вот такая постулативная аксиома. Чисто Пифагор.
Теперь это дело следовало отметить. Я неспешно забил косячок и приготовился к музыке, которую предполагал услышать. Интересно, услышала бы её вместе со мной моя покойная жена-виолончелистка или она всё же не решилась бы присоединиться к этим моим опытам и радоваться этому столь же по-детски, как
