Огильви хотел оттолкнуть его назад, но воздержался, увидев, что он закрывает лицо плащом и добровольно отодвигается.
В манере венецианца было что-то такое, что поразило Кричтона, и он упрекал себя за свою несправедливую строгость к молодому человеку. Положив руку на его плечо, он сказал ему несколько слов более ласковым голосом.
Джелозо поднял глаза, они были полны слез. Он устремил их на лицо Кричтона, потом на его руку, которая еще лежала у него на плече. Вдруг он вздрогнул. Он поднял руку к глазам и вытер слезы, затемнявшие его зрение. Потом вдруг воскликнул, указывая на палец Кричтона:
— Кольцо! Вы, кажется, его надели?
Удивленный волнением молодого человека и его вопросом, Кричтон взглянул на свой палец, на который за минуту перед тем надел подарок ректора. Кольца не было.
Не будучи в состоянии объяснить себе это сверхъестественное исчезновение и отчасти подозревая самого молодого венецианца, Кричтон устремил на него проницательный взгляд. Джелозо слегка вздрогнул под огнем этого взгляда, но твердо его выдержал. 'Нет, это не он, — подумал Кричтон, — такое открытое лицо не может принадлежать плуту'.
В эту минуту между студентами снова произошло движение. Огильви и венецианец помимо их желания придвинулись к Кричтону, — и вдруг сверкнул кинжал. По его движению можно было подумать, что его держит Огильви. Кинжал сверкнул над головой Кричтона, но джелозо заметил это. Испустив крик, он бросился под удар сам. Оружие опустилось. Руки венецианца обвились вокруг шеи Кричтона. В одну минуту он был залит кровью.
Для Кричтона выхватить шпагу и поддержать тело почти безжизненного джелозо было делом одной минуты.
— Вот убийца! — закричал он и свободной рукой со сверхъестественной силой схватил за горло Огильви, который онемел под его пальцами.
АНГЛИЙСКИЙ БУЛЬДОГ
В толпе студентов раздался крик, что Кричтон убит. Смятение было так велико, что несколько минут нельзя было понять, справедлив или ложен этот слух.
Толпа пришла в ярость. Она требовала, чтобы убийца был предоставлен ее возмездию. С воплями, бранью, угрозами и проклятиями студенты проталкивались вперед, вбок, во всех направлениях. Стрелки, расставленные вокруг докторов и профессоров, были тотчас вынуждены отступить. Деканы коллегий немедленно укрылись в зале, из которого только что вышли. Дела принимали угрожающий оборот. Палки свистели в воздухе. Удары сыпались без разбора, и многие из учеников постарались свести свои старинные счеты с некоторыми докторами, слишком строгими и требовательными, но недостаточно проворными в отступлении. Напрасно старался ректор утихомирить бурю, голос его, обыкновенно наводивший страх, терялся в этой суматохе. 'Хвала науке!' — кричали студенты, проталкиваясь вперед.
— Хвала науке! — кричал Шико, который, спрятавшись в нише главного входа, издали смотрел на беснующуюся толпу. — Я никогда еще не слыхал этого крика, но он походит на крик стаи чаек перед бурей и не предвещает ничего хорошего.
— Их проклятые крики похожи на кваканье лягушек в комедии Аристофана, — сказал Ронсар. — С той самой минуты, как я увидел эту толкотню, я предсказывал, что случится какое-нибудь несчастье.
— Я надеюсь, что в ваших словах более поэтического, чем пророческого смысла, — возразил Брантом. — Но признаюсь, однако, что у меня есть некоторые опасения…
— Я полагаю, милостивый государь, — обратился Рене де Вилькье к ректору, — что следовало бы подавить это возмущение в самом начале. Иначе некоторым придется поплатиться жизнью. Смотрите, они приближаются к убийце, они его схватили, они вырывают его из рук Кричтона! Mort Dieu! Милостивый государь, они его разорвут на части! Не надо допускать этого. Мы не можем стоять сложа руки, когда совершается убийство!
— Живодеры! — закричал Жуаез. — Сам Кричтон в опасности. Клянусь Богородицей! Я двину на них моих стрелков.
— Остановитесь, милостивый государь! Одну минуту, умоляю вас, мое присутствие положит конец их неистовствам. Я сам пойду к ним. Они не посмеют ослушаться моих приказаний. — И в сопровождении начальника Наваррской коллегии ректор пробился к месту главной свалки.
— Дайте ему сделать еще и эту попытку, — обратился д'Эпернон к виконту Жуаезу, который, как горячий конь, не мог устоять на месте. — Если они не послушаются ректора, тогда…
— Хвала науке! — подхватил Шико. — Мы скоро увидим презабавный образчик их рыцарских чувств. Клянусь моей щелкушкой, им теперь не до нравоучений.
— Это напрасная трата времени! — вскричал Жуаез. — Я потерял терпение. Эти свирепые школьники не преклоняются даже перед величием королевской власти, — как же может ожидать ректор от них послушания. Ко мне, Лархан! Вперед!
Выхватив шпагу, в сопровождении капитана гвардии, виконт смело бросился в свалку.
Между тем известие, что Кричтон не ранен, немного успокоило ярость толпы. Однако же она была еще в сильном возбуждении. Огильви был вырван из рук Кричтона, и ему угрожала немедленная мучительная смерть. Лишенный возможности говорить под давлением сильной руки Кричтона, от которого он спасся только для того, чтобы очутиться в положении еще более ужасном, оглушенный ударами студентов, он только в минуту неминуемой крайней опасности снова приобрел дар речи. С отчаянием он вырвался из рук студентов и стал звать Кричтона на помощь. Его тотчас опять схватили. Неистовые вопли и насмешки этой безжалостной толпы заглушили его крики.
— Он зовет на помощь Кричтона! — ревел Каравайя, который одним из первых напал на злополучного шотландца и дико радовался угрожавшей ему опасности. — Ты столько же имеешь права просить помощи у Кричтона, которого хотел убить, как змея у пяты, которую ужалила. Но ты видишь, твой земляк остается глух к твоим жалобам.
— Вероятно, я ошибаюсь, — сказал Кричтон, который своим вышитым платком старался унять кровь раненого джелозо и ушей которого только что достиг последний возглас испанца. — Возможно ли, чтобы убийцей был один из моих соотечественников?
— Между тем это так и есть, сеньор Кричтон, — отвечал Каравайя. — Да падет на него вечный позор.
— Выслушайте меня, благородный Кричтон, — кричал Огильви, тогда как испанец напрасно старался принудить его к молчанию. — Не считайте меня виноватым в этом преступлении. Я не хочу погибнуть обремененным тяжестью злодейства, которого гнушаюсь. Я не убийца, я Гаспар Огильви де Бальфур!
— Остановитесь! — воскликнул Кричтон, поручая бесчувственного джелозо попечению одного из присутствующих и направляясь к Огильви. — Дайте мне переговорить с этим человеком. Докажи мне, чем бы то ни было, что ты именно тот человек, за которого выдаешь себя. Твой голос напоминает мне давно минувшее, но я не могу узнать Гаспара Огильви по этим чертам, покрытым кровью.
— Вы не узнали бы моего лица, хотя бы оно было очищено от этой грязи. Мы оба достигли зрелости с тех пор, как виделись в последний раз. Но вы вспомните, хотя это было очень давно, прогулку в лодке при лунном свете на озере Клюни, во время которой был спасен утопавший человек. Воспоминание об этом поступке было всегда моей радостью, сегодня же оно составляет мою гордость. Но не в этом дело, я хочу только доказать вам мое тождество, уважаемый Кричтон, а потом эти чертовы собаки могут делать со мной что им заблагорассудится.
— Вы достаточно сказали, я удовлетворен, более чем удовлетворен, — отвечал Кричтон. — Господа, отпустите этого господина, он совершенно не повинен в предъявленных ему обвинениях. Я своей головой отвечаю за него.
Студенты засмеялись с недоверчивым выражением.
— Порукой в его невиновности служат только его собственные слова, — сказал бернардинец, — а очевидность, к сожалению, против него.
