Эклермонда, ошибаемся ли мы?
— Государь!..
— Не дрожите, дитя, я никогда не изменю тайне. Но однако же, есть одна особа, против которой я обязан вас предостеречь. Вы ее не так хорошо знаете, как я. И дай Бог, чтобы вы никогда ее лучше не узнали!
— О ком вы говорите, ваше величество? — спросила Эклермонда со смущенным видом.
— Кто эта особа, которую вы там видите? Кто королева, солнце празднества, вокруг которой совершают свое движение все меньшие звезды и которая распределяет свои лучи равномерно на всех, как это обыкновенно делают подобные светила?
— Сестра вашего величества, Маргарита Валуа?
— Так точно, против нее-то мы вас и предостерегаем.
— Я вас не понимаю.
— Mort Dieu! Это странно. А между тем мы говорим достаточно ясно. Вы, конечно, не вздумаете уверять нас, что для вас неожиданен сделанный нами намек на любовь Кричтона с нашей сестрой Маргаритой! Весь двор знает и говорит об этом или, скорее, говорил, так как эта скандальная история уже устарела, и никто ею больше не занимается. Наша сестра так часто меняет своих обожателей, что только одно ее постоянство может еще возбудить удивление. Недавно еще это был Мартиг, потом Ламоль, далее красавец Сен-Люк, потом де Майен - добрый товарищ, большой и толстый, как называет его наш брат Генрих Наваррский, потом Тюрен — из прихоти, потом Бюсси д'Амбуаз. Место Бюсси занял Кричтон, который, обезоружив д'Амбуаза, слывшего до тех пор непобедимым на шпагах, остался его победителем и в любви, заключив собою длинный ряд любовников нашей прелестной сестры. Вот вам положение дела. Долго ли будет так продолжаться? Это зависит от вас. Маргарита никогда не потерпит соперницы, а вы можете ли допустить, чтобы тот, кого вы любите, был рабом и любовником другой женщины?
—Я этого не знала. И добивался ли он… сеньор Кричтон добивается ли расположения королевы Наваррской?
Король улыбнулся.
— Кричтон обманул вас, — сказал он после минутного молчания, в продолжение которого внимательно следил за переменой, происходившей на лице молодой девушки.
— И точно, он обманул меня, — отвечала она с тоской.
— Забудьте его.
— Я попробую.
— Сделайте более этого. Месть в вашей власти. Его коварство заслуживает этого. На вашей стороне вся выгода положения, противопоставьте королеве короля.
— Никогда!
— В таком случае, вас ожидает монастырь.
— Я скорее умру!
— Как так?
— Я никогда не соглашусь на пострижение.
— Что это значит? Разве ваша совесть не упрекает вас? Ба! Неужели приемная дочь Екатерины Медичи еретичка? Это невозможно.
— Достаточно, что я готова умереть.
— Вы еще дорожите жизнью, надеждой, любовью…
— Меня привлекает небо, государь, Господь — моя единственная опора.
— Тогда для чего же отказываться от пострижения?
Эклермонда не отвечала.
— Ах! Что значат эти колебания?.. Я боюсь, что мои подозрения были обоснованны. Неужели вы увлеклись гнусным учением Лютера и Кальвина? Неужели вы одурманены их жалкой ересью? Неужели же вы подвергли опасности спасение своей души?
— Я, напротив, думаю, что я приблизила его, государь, — отвечала с кротостью Эклермонда.
— Как, вы сами сознаетесь…
— Я протестантка.
— Проклятие! — вскричал Генрих, отступая, перебирая четки и опрыскиваясь духами одного из флаконов, висевших у него на кушаке. Протестантка, Mort Dieu! Еретичка в нашем присутствии! Какой стыд для нашей проницательности! Да еще такая хорошенькая молодая девушка! Черт возьми!
— Государь, — спокойно отвечала Эклермонда, — я не могу отречься от того, что сама утверждала. Я придерживаюсь реформистского исповедания. Я отвергаю всякую другую веру. Та, которую я исповедую, есть истинная. В этой вере я буду жить, в ней же, если надо будет, и умру.
— Ваши слова могут легко стать пророческими, сударыня, — сказал Генрих насмешливым голосом. — Понимаете ли вы, какой опасности подвергает вас это безрассудное признание в ваших заблуждениях?
— Я готова подвергнуть себя той же участи, как и мой отец и вся моя семья, бывшие мучениками за веру.
— Все вы, еретики, очень упрямы. Этим объясняется ваше сопротивление моим желаниям. И все- таки, — прошептал он, — я не уступлю так легко, и из-за беспокойства совести я не намерен поступать против своих желаний. К тому же мне пришло на память, что я имею индульгенцию от Его Святейшества папы Григория VIII, подходящую к настоящему случаю. Посмотрим, вот ее выражения: за связь с гугеноткой — двенадцать добавочных обеден в неделю в течение трех недель, или богатый ларец для ризницы церкви Невинных, или сто золотых Урсулинкам и такую же сумму Гиеронумитам, или процессия с монахами ордена бичующихся. Этой ценой я заслужу прощение Его Святейшества. Епитимья довольно легкая, но хотя бы она была и труднее, я бы охотно ее перенес. Странная вещь! Гугенотка, затерявшаяся в Лувре, — это надо исследовать. Наша мать должна знать эту тайну. Ее таинственный вид, ее осторожность доказывают, что это дело ей известно. Мы справимся об этом на досуге, равно как и о подробностях, касающихся этой девушки. Гугенотка! Mort Dieu!
— От кого научились вы, — добавил он, — этим проклятым догмам?
— Ваше величество, извините меня, если я не отвечу на этот вопрос.
— Как вам будет угодно, милочка. Теперь не время и не место выпытывать у вас ответ. Ваша история и ваше поведение сбивают меня с толку в одинаковой степени, но все равно со временем все объяснится. Теперь же обыкновенный поклонник, стараясь в этой роли добиться вашего расположения. Теперь я снова становлюсь королем и прошу вас не забывать, что вы моя подданная, что от меня зависят ваша жизнь, ваша свобода, вся ваша особа. Я также не упущу из виду потребности вашей души, в целях ее спасения я могу обратиться к помощи самых ревностных из наших церковнослужителей. Если принятые мною меры покажутся вам слишком строгими, жалуйтесь за это на вашу собственную испорченность. Мое самое искреннее желание — поступать ласково. Я требую одного повиновения. Итак, я вам даю время на размышление до полуночи. Вы положите на одну доску весов мое благоволение, мое покровительство, мою любовь, — так как я вас все-таки люблю. На другую — неверность Кричтона, монастырь и, может быть, еще более тяжелый жребий. Сделайте выбор. После ужина вы мне скажете ответ и не упускайте из виду, что он бесповоротно решит вашу участь.
— Мой ответ будет всегда одинаков, — сказала Эклермонда.
В эту минуту на другом конце зала раздались шумные рукоплескания, тогда как оркестр играл в это время веселые арии. Эклермонде эти звуки казались дикими и нестройными, и весь этот шум радостного веселья раздавался в ее ушах подобно адской музыке. Блестящие залы с их беспрестанно меняющейся толпой масок исчезли, и пред глазами ее предстали, подобно фантастическому видению, инквизиторы, закрытые капюшонами, строгие и угрожающие судьи, монахини в белых одеждах, пред которыми, казалось ей, она стоит с распущенными волосами, закрытая покрывалом.
Она хотела бежать и искать защиты, но, оглянувшись вокруг, увидела около себя только приторное и
