Все это было делом одной минуты. Король немного удивился, так как Шико подал знак ранее, чем он этого хотел.
Оставшись наедине с Эклермондой, Генрих обратился к ней со словами, дышавшими страстью, стараясь в то же время завладеть ее рукой.
Однако Эклермонда с криком вырвалась из его объятий и так быстро, как только позволяла ей окружавшая ее темнота, побежала по направлению к дверям.
— А-а! Прекрасная птичка, вы теперь не ускользнете от меня, — закричал торжествующий король, бросаясь вслед за беглянкой.
С этими словами он протянул руки и в темноте схватил что-то, приняв за Эклермонду. Внезапное падение его августейшей особы, сопровождаемое шумом разлетевшихся стаканов и посуды, вывело Генриха из заблуждения, между тем как подавленный смех, который он принял за смех молодой девушки, довершил его оскорбление.
Он молча поднялся и, затаив дыхание, стал внимательно прислушиваться. С минуту все было тихо.
Генриху показалось тогда, что он слышит шелест легких шагов в другом конце комнаты, и он обратил в ту сторону свое внимание. Тогда послышался шум, похожий на движение портьеры и — вслед — стук двери.
— Ах, черт возьми! Потайная дверь! Неужели она ее нашла? — вскричал Генрих, кидаясь в направлении шума. — Впрочем, она способна убежать от меня.
Однако же тихий смех, раздавшийся с другого конца залы, который, как он думал, не мог принадлежать никому другому, кроме его возлюбленной, заставил его предположить, что она не ушла. Тихонько пробираясь в ту сторону, он вскоре поймал маленькую нежную ручку, которую покрыл бесчисленными поцелуями и которая — странное дело — отвечала почти на его пожатие.
Генрих блаженствовал.
— Однако как легко ошибиться! — воскликнул влюбленный король. — Эта восхитительная темнота произвела полнейший переворот. Я был совершенно прав, приказав потушить свечи. Вы, прекрасная Эклермонда, казавшаяся несколько минут тому назад олицетворенной стыдливостью и скромностью, настоящей недотрогой, теперь так же любезны и снисходительны, как… как кто? — Как снисходительная Ториньи.
— А! Государь, — прошептал тихий голос.
— Право, моя красавица, — продолжал восхищенный монарх, — вы так очаровательны, что мы готовы стать еретиком.
В эту минуту глухой голос произнес над его ухом следующие слова: 'Vilain Herodes'.
Король вздрогнул.
Мы уже говорили, что он был в высшей степени ханжа и суеверный человек. В это время его рука так сильно задрожала, что он едва мог удерживать хорошенькие пальчики, которыми завладел.
— Что вы сказали? — спросил он после минутного молчания.
— Я не произнесла ни одного слова, государь, — отвечала его собеседница.
— Ваш голос странно изменился, — отвечал Генрих, — я едва узнаю его.
— Слух вашего величества обманывает вас, — отвечала дама.
— Обман столь реален, — сказал Генрих, — поскольку мне кажется, как будто я уже не раз слышал этот голос. Это доказывает, как легко ошибиться.
— Это правда, — отвечала дама, — но может статься, голос, о котором говорит ваше величество, был для вас приятнее моего?
— Нисколько, — сказал Генрих.
— Значит, вы не желали бы заменять меня другою? — робко спросила дама.
— За все мое царство, — вскричал Генрих, — я не желал бы променять вас на другую! Та, которую вы имеете в виду, нисколько на вас не походит, моя прелесть.
— Совершенно ли вы в этом уверены, государь?
— Как в моем спасении, — отвечал Генрих со страстью в голосе.
— В котором ты отнюдь не уверен, — проговорил снова над его ухом гробовой голос.
— Вот опять, неужели вы ничего не слышали? — спросил снова испуганный Генрих.
— Совершенно ничего, — ответила дама. — Что за странные у вас фантазии, государь?
— И точно, странные! — отвечал дрожавший Генрих. — Я начинаю думать, что дурно поступил, полюбив гугенотку. Клянусь Варфоломеевской ночью, вам необходимо изменить религию.
— Это ты должен переменить свою, Генрих Валуа, — ответил замогильный голос, — иначе дни твои сочтены.
— Господи, прости меня грешного! — вскричал в ужасе король, падая на колени.
— Что вас так сильно тревожит, ваше величество? — спросила его собеседница.
— Прочь! Прочь! Прекрасное видение, — вскричал Генрих, — удались!
— Оставь в покое эту добродетельную гугенотку — продолжал голос.
— Во грехе зачала меня мать моя, — продолжал Генрих.
— Совершенно верно, — отвечал голос, — если же нет, то имя Фернелиуса подверглось постыдной клевете.
— Фернелиус! — повторил Генрих, едва понимая слова, раздававшиеся в его ушах, и вообразив в своем ужасе, что голос назвал себя тенью покойного доктора его матери. — Ты душа Фернелиуса, вышедшая из чистилища, чтобы меня терзать, — продолжал Генрих.
— Ты угадал! — торжественно отвечал голос.
— Я велю совершить ночные бдения за упокой твоей души, мой бедный Фернелиус, — продолжал король. — Перестань меня преследовать, и да упокоит Господь душу твою в селениях праведных.
— Этого недостаточно! — отвечал голос.
— Я все сделаю, что ты прикажешь, мой добрый Фернелиус, — сказал король.
— Люби своего шута Шико, — продолжал голос.
— Как моего брата, — отвечал Генрих.
— Не как твоего брата, а как самого себя, — отвечал голос Фернелиуса.
— Буду, буду, — вскричал король. — Что надо еще делать?
— Перестань по-пустому гоняться за добродетельной Эклермондой и возвратись к той, которую покинул.
— Про которую говорите вы? — спросил озадаченный король. — Кого имеете вы в виду, уважаемый Фернелиус, — королеву Луизу?
— Нет, Ториньи, — отвечал голос.
— Ториньи! — повторил Генрих с выражением отчаяния. — Назначьте любую из моих прежних любовниц, лишь бы не нее, нельзя ли иначе уладить дело?
— Другого выбора нет, — важно отвечал голос.
— Ну, так я лучше соглашусь, — отвечал Генрих, — подвергнуться… Ах, черт возьми! Выходец с того света смеется! Это чья-нибудь шутка! — вскричал он, совершенно успокоившись, поднявшись на ноги и хватая правой рукой находившийся вблизи него предмет. — Здесь есть изменники, — продолжал он, услышав удаляющиеся шаги. — Это не привидение, не Фернелиус.
— Именем неба, о чем же вы так долго говорили, ваше величество? — спросила дама с поддельным удивлением.
— Сейчас узнаете. Клянусь Богом, сударыня, вы пожалеете о своих поступках и ваш соучастник будет наказан за свою дерзость. Мы без особенного труда угадали, кто сыграл с нами эту глупую шутку. Эй, огня! Огня!
Говоря это, он приложил к губам свисток. Двери тотчас раскрылись, и прибежали слуги со свечами.
Свет упал на короля и его даму, которая, вероятно, смутившись от присутствия такого множества зрителей, закрыла лицо руками.
— Поднимите голову, сударыня! — вскричал Генрих грозным голосом. — Мы не намерены щадить вашей стыдливости, можете быть в этом уверены. Весь двор узнает, какую штуку вздумали вы сыграть с
