довольно ярким. Еще больше меня удивили так называемые токоведущие шины на потолке (я, признаться, ожидала обычные вкручивающиеся лампочки). В здании был сделан дорогостоящий ремонт.
Подергав пару дверей, мы нашли две (на втором этаже) открытыми. Сотрудников правоохранительных органов почему-то совсем не беспокоило несанкционированное проникновение на чужую территорию. Остальные-то ладно, про себя я вообще молчу, но эти-то? Правда, вслух я ничего не сказала.
Оба открытых помещения оказались офисами, оформленными стильно, но без изысков.
Нигде ни души. Почему-то в каждом офисе за входной дверью на стене висела аптечка. Раньше мне что-то не доводилось видеть подобного дизайна стен.
– Ты уверена, что Сашку с Веркой сюда затащили? – посмотрел на меня Афганец.
Я глубоко задумалась. Я не видела, чтобы их заводили в «точку»: такого обзора у меня с чердака не было. Их вполне могли вывести на улицу и усадить в машину. Я ведь не видела арку полностью, только правый угол…
– А где те двое, которых сегодня арестовали? – Вместо ответа Афганцу я посмотрела на сотрудников органов.
Мне ответили, что арестовали гораздо больше людей (я ведь тоже это видела, только сейчас думала о хорошо одетых мужчинах). Правда, один из ментов вдруг решил кому-то позвонить, поговорил, потом стал похохатывать, затем связь отключил и с хитрым видом взглянул на Лешку.
– Развлечься не желаете, Алексей Петрович?
Я превратилась в одно большое ухо.
Мужик сказал, что делать нам тут сейчас все равно нечего, да и в любом случае следует покинуть частную территорию (наконец-то вспомнил, порадовалась я), и предложил проехать к одному из ИВС, перед которым жена задержанного сегодня типчика (именно здесь) в одиночестве устроила митинг, требуя освобождения невинного мужа и угрожая всеми карами тем, кто осмелился поместить Мишеньку в застенки. Даму уже пытались увещевать, но ничего не получилось. При попытке увести ее силой дама пригрозила самосожжением. Мишенька, сидящий в ИВС, сказал персоналу учреждения, что будет вечно им благодарен и окажет спонсорскую помощь, если его драгоценную супругу задержат за хулиганство (а еще лучше дадут пожизненное заключение) или упекут в психушку, которая по ней плачет. Ради одной сумасшедшей жены взвод ОМОНа, конечно, вызывать не стали, да и народ потешается, как сотрудники, так и задержанные, смотрящие на происходящее сквозь решетку.
– Если кто-то даму и успокоит, то только Светлана Алексеевна, – многозначительно посмотрел на меня Афганец.
Мы всей командой поехали к месту действия. Уже при подъезде создалось впечатление, что заключенные устроили бунт. На самом деле одна женщина лет пятидесяти, прилично одетая, усиленно требовала немедленного освобождения мужа.
Поодаль притулилась милицейская машина, рядом с которой паслись два сержанта. Сопровождавшие нас сотрудники правоохранительных органов от нас предусмотрительно отделились при подъезде к учреждению и теперь встали с сержантами. Мы притормозили, проехав мимо входа чуть дальше: первым встал «Шевроле Блейзер» Афганца, затем моя «БМВ» и последним еще один джип с охраной.
Перед зданием также собралась довольно внушительная группа людей с кинокамерами, снимавших сольное выступление дамы. Тут все переключились на нас.
Дама на мгновение замолкла (она распевала революционные песни, держа в руках плакат с криво написанными буквами: «Свободу политическим узникам!»). Самый большой интерес всех собравшихся вызвал процесс появления Вовчика: он пока не мог сесть на нужное место и располагался в джипе Афганца в лежачем положении, а вылезать стал поврежденным местом вперед (правда, обтянутым брюками), но все равно процесс впечатлял, и несколько репортеров засняли его для потомков.
Первым к нашей компании подскочил иностранный журналист, на плохом русском задавший нам вопрос об отношении нашей компании к произволу властей.
– Отрицательное, – сказал Афганец.
Журналист не мог успокоиться и прыгнул к Вовчику, интересуясь, как он пострадал от репрессий.
– Задницей, – вместо Вовчика ответил Афганец.
Журналист захотел получить ответ именно у Вовчика, который, судя по его виду, был избит сотрудниками правоохранительных органов. Вовчик не успел ответить: из джипа сопровождения вылез «рогатый» Олег, и иностранец вместе со своим оператором тут же рванул к нему, по всей вероятности, потому, что эту жертву политических репрессий можно было гораздо выгоднее продемонстрировать телезрителям в каком-нибудь тихом уголке Европы (судя по акценту, я решила, что журналист представляет одну из скандинавских стран).
Олег скромно сказал, что на него напали бандиты. Учитывая рожу и пудовые кулачищи моего знакомого, это звучало комично, но только для отечественного уха. Иностранцы же (в толпе журналистов оказался и американец) набросились на «рогатенького», аки коршуны. Наши же, как выяснилось, хорошо знали, кто такой Алексей Петрович, снимать его без разрешения не решались, только робко поинтересовались, не сделает ли господин Карташов заявление для прессы.
– Я категорически против политических репрессий, – сказал Лешка в камеру, потом велел все отключить и другим тоном добавил: – Живо. Что тут произошло?
Глава 10
Несколько журналистов с готовностью выложили Алексею Петровичу версию случившегося. Такая подобострастность была непонятна иностранцам: по всей вероятности, они просто не представляли, кто такой Афганец, какое влияние имеет в городе и сколько человек трудится на его предприятиях.
Журналистам позвонили «источники» или кто-то из собратьев, уже направлявшихся к месту действия. В городе в последний день майских праздников не происходило ничего интересного («А как же дела в печально известном мне дворе?» – вертелся на языке вопрос, но я не стала его задавать вслух), а завтра требовалось публиковать или представлять на голубых экранах хоть что-нибудь, кроме отчета о праздновании Дня Победы.
Вот все и примчались к отделению милиции, где и наблюдают бесплатный концерт жены задержанного, пытающейся вызволить мужа из застенков при помощи не адвоката, а личного героизма. А может, она просто хотела увидеть свое лицо на первой полосе газет или по ящику, раз представилась возможность, выпадающая раз в жизни? Ведь и такого варианта нельзя исключить.
Тем временем дама, к которой все временно потеряли интерес, придвинулась к нашей компании и громким голосом, перекрывшим всех говоривших, поинтересовалась у Лешки, кто он такой. Афганец медлил с ответом, не решив, как представиться. Но дама ему помогла.
– Ты – слуга народа?
Афганец откашлялся. Журналисты стали от нас понемногу отстраняться.
– Депутат? – рявкнула дама. – Или баллотироваться собираешься? Очки себе набираешь? Ну, признавайся, кровопивец!
Далее тетка высказала свое мнение (утверждая, что выступает от имени народа) об этих самых слугах и избранниках, которые народу совсем не нужны, в особенности лютовала по поводу местных советов. Здесь я с ней, кстати, полностью согласна: очередная кодла чиновников, появившаяся неизвестно для чего. Также она заметила, что всех чиновников (или девяносто девять из ста) следует гнать поганой метлой (и в этом я с теткой абсолютно солидарна), тогда, может, один оставшийся заработает как следует и не будет воровать и брать взятки, чтобы не пополнить уволенных. Также мы узнали, что дама думает о губернаторе и почему-то о собесе.
Тетка Лешке быстро надоела, и он повернулся ко мне. Дама, заметив, что у Лешки – лицо создателя финансовых пирамид, проследила за направлением его взгляда и переключила свое внимание на мою скромную персону, теперь решив выяснить, кто я такая.
– Борец за правое дело. Активный. Даже слишком, – сказал Афганец, что вызвало неподдельный интерес журналистской братии, которая тут же направила свои камеры и фотоаппараты на меня. Это мне совсем не требовалось, требовалось другое.
Поэтому я сделала два шага в сторону дамы, подхватила ее под ручку и потащила к своей машине, шепотом говоря, что могу ей помочь. На мужиков рассчитывать не следует.
