лицом рассудительным, осторожным… Не то что важные рыцари, феодальная знать, во имя военной славы готовая всунуться в опасную авантюру. — Слушай сюда, Гинен… налей мне еще вина и скажи-ка… Вот мне сдается, выходит складно. Строите вы, значит, город. Барбаросса вынужден брать его осадой, чтобы сохранить лицо. Благодаря этому ребята из Лиги получают время, чтобы взять его за задницу. А зубы он сам себе обломает на вашей осаде. Но ведь при таком раскладе придется идти в расход чуть ли не всем горожанам? И ты станешь убеждать меня, что у нас в деревне народ добровольно расстанется с нажитым и с кровным и пойдет на голгофу, только чтоб подсобить латникам из Павии? Станешь убеждать меня, будто генуэзцы, о коих известно, что они не дадут дырявого сольда, чтобы вызволить собственную матушку от сарацинских пиратов… будто они добровольно дарят вам и деньги и работу ради того, чтоб возвелся город, потребный разве что миланским заправилам?
— Баудолино, — отвечал ему рассудительный Гини, — эта штука хитрее. Смотри, где тут мы. — Умакнув палец в вино, он стал чертить на столе. — Вот Генуя, да? Здесь вот Тортона, тут Павия, дальше Милан. Богатые города. А что есть Генуя? Генуя есть порт. Значит, Генуя нуждается в сообщении с ломбардскими богатыми городами. Понятно? Пути сообщения проходят по перевалу Лемме, по перевалу Орбы, по долине Бормиды и по ущелью Скривии. Это четыре балки, это четыре горные реки, и все они втекают в Танаро приблизительно возле нас. Кому принадлежит мост через Танаро, тому и открыта дорога, купецкие пути в земли Монферратского маркиона, а оттуда вообще куда хошь. Так вот. Покуда Генуя с Павией еще умели договариваться, эти долины, по умолчанию, могли оставаться и ничьими, то есть принадлежали то Гави, то Маренго… Это устраивало всех. Но как наслался на нашу голову нынешний император, и Павия его поддержала, и монферратцы его поддержали, вот тогда Геную подпихнули под бока и справа и слева. А примкни она, в свою очередь, к Фридриху, то прощай богатая миланская торговля… Вот почему Генуя заигрывала с Тортоной и с Нови. Это ей давало проходы по долине Скривии и по долине Бормиды. Но потом ты знаешь, как повернулось дело. Император сравнял Тортону с землей, Павия захватила тортонские вотчины до апеннинских отрогов. А мы, то есть наши селения, отошли к императору. И черт разрази, могли ли мы при нашей малости кобениться? Поэтому генуэзцы, чтобы нас перевести на свою сторону, обязаны были сделать такое предложение… обещать нам что-то такое… о чем мы не могли и мечтать… И нам пообещали город. С консулами, с солдатами, с епископом и с городскими стенами. Город, способный взимать мыт и брать ввозное и вывозное. Ты понимаешь, Баудолино, чего сколько принесет один только мост через Танаро! Сидишь спокойно себе тихо у мосточка, берешь с одного денежку, с другого куренка, а с некоторых целого быка. А что они могут поделать? Хотят проехать, дают монету. Не город, а страна Кукана. Знаешь, какие это были богачи прежде, тортонцы, по сравнению с нашими, с мужичьем из Палеи? Город на этом месте нужен и нам, и ломбардской Лиге, и генуэзцам. Пусть самый захудалый… Но он застрянет, как кость поперек горла, у всех у прочих. Он не позволит хозяйничать в наших краях ни Павии, ни императору, ни маркиону Монферрато…
— Но вдруг нагрянет, неровен час, Барбаросса? И размозжит вас как жаб? Оставит мокрое место?
— Ну-ну. Так уж и размозжит! Главное, что когда нагрянет Барбаросса, город будет уже готов. Потом… Ты знаешь как устроена жизнь… осаждать дело долгое, дорогое… Мы ему уважительно поклонимся, он и удовлетворится. Такие, как Фридрих, больше всего ценят, чтобы их уважали. Удовлетворится и пойдет себе восвояси без разбирательств.
— Ну, а ребята из Лиги вместе с генуэзцами? Гроханули экие деньжищи на строительство вашего города, а вы их спокойно так пошлете к крещеной матери?
— Ну… Все зависит от того, когда Барбаросса заявится. Ты ведь знаешь, города за три-четыре месяца успевают переменить союзников как нечего делать. Подождем. Кто их знает? Вдруг ко времени осады Лига будет другом императора?
(— Государь ты мой Никита, — не находил себе места Баудолино, — лопни глаз, так оно и получилось! Через шесть лет, когда мы этот город штурмовали боем, в армии Фридриха состояли генуэзские бомбардиры! Ты подумай, те же самые генуэзцы, что заправляли его постройкой!)
— А коль выйдет не по-нашему, — продолжал говорить Гини, — выдержим осаду. Анафемское семя! Грудь в крестах иль голова в кустах! Давай я лучше тебе покажу город.
Он взял Баудолино за руку и вывел из остерии. Вечер уже овладел землей, и сильно похолодало. От маленькой площади, нетрудно угадать, должна была расходиться тройка улиц. Но пока что имелось только два готовых угла, да и те об одном этаже и под соломенными крышами. Свет на площадь поступал только из нескольких окошек да от двух или трех жаровен, которыми обогревались остатние бродячие торговцы, продолжавшие зазывать: слушайте, спешите, бабы, наступает святая ночь, не оставляйте ваших мужиков без закусок… В самой той точке, на которую попадал третий, еще не построенный угол, разместился точильщик. Лезвия скрежетали о его колесо, обливаемое водою. Подальше от них лотошница с гороховыми пирогами, стручками, смоквами. За нею пастух в овчинном тулупе торговал творогом из корзинки. Два дома находились один от другого на отдалении, и в этом пустом пространстве мужики рядились из-за кабанчика. Прошли еще несколько шагов. Две девицы развязно подпирали косяк недопостроенных ворот. Выбивая зубами дробь, но не запахивая шальку над выставленными напоказ грудями, одна задела боком Баудолино: «Красивый, пойдем попразднуем сочельник, поиграем в зверюшечку о восьми ногах?»
Свернули за угол. Шерстяник вопил, что самое время набивать тюфяки оческами или хоть соломой, чтоб не морозиться во сне, как иисусик… Вопил и водонос. Так, проходя по переулкам, едва размеченным, не обустроенным, они миновали то лавку столяра, возившего рубанком по грубой плахе, то кузню, где отлетала окалина от наковальни, а то пекарню с пылающею печью, приоткрытой для вытаскивания буханок и напоминавшей своим видом ад. Залетные купцы, подманенные этим новым многообещающим сбытом, мешались с теми, кто отродясь не выбирался из тутошних чащоб: с угольщиками, с искателями дикого меда и с заготовщиками золы на поташ для портомоен, со сборщиками лыка для веревок, коры для дубления кож и с продавцами заячьих шкурок, да и с отъявленными висельниками, спешившими на поживу в отстраиваемый город, где, глядишь, что-то могло бы и им обломиться. Там отирались убогие, паршивые, слепые, кривые, косые. Людские заторы на улицах города, толпы по церковным праздникам им, конечно, сулили более значительный улов, нежели пустые поселковые тракты.
Небо начинало ронять первые снежные хлопья. Густея, они забелили и землю и новорожденные крыши, которым предстояло доказать, сумеют ли они выдержать вес. Внезапно Баудолино, припомнив собственную находку, собственную хитрость в захваченном Милане, как будто взбредил, и ему привиделось, что три купца, въезжавшие в полукруг крепостных ворот на своих мулах, были Волхвоцарями, в окружении челяди, груженной сосудами и узорочными тканями. А следом за ними, по ту сторону Танаро, ему виделось, как стада овец стекают с курганов в долы, и всхолмия гор серебрятся, и осчастливленные пастыри играют на дудках и на волынках, а следом караваны восточных верблюдов движутся к городу, ведомые важными арапами в многополосных разноцветно изукрашенных тюрбанах. На всхолмии редкие огоньки затухали, скрывались за промельком учащавшихся хлопьев, и Баудолино примстилось, будто громадная и хвостатая звездина протянулась по небосклону в направлении испускавшего первые крики города.
— Понял ты, в чем смысл города? — втолковывал Гини. — Он ведь уже готов, хотя не готов еще и наполовину! Понял ты, к чему дело идет? Оно идет к совершенно другой жизни. Каждый день видеть новые лица! Для купцов, понимаешь, это грандиозней Небесного Иерусалима. Что до рыцарей, то император не позволял им продавать участки, чтоб не дробить феоды, и они сдыхали с голоду в деревне. А теперь командуют ротами лучников, выезжают верхами на парад, повелевают тут, повелевают там… И не единственно для господ с купцами от этого строительства великая польза. Это истый подарок судьбы и для таких, как твой собственный родитель. Угодий у него негусто, зато есть кой-какая скотина, а в города ходят за скотиной покупщики и платят за скотину настоящей монетой. Теперь начинаем торговать за монеты, а не в обмен. Сам смекаешь, какая это разница. Менявши курей на кролей, всякий обязан в конце концов этих кроликов съесть, покуда они не состарились и не сдохли. А деньги можно заныкать там, где спишь, они не состарятся и за десять лет. Если повезет, перетаятся даже и от дурных людей в твоем жилище. Кроме того… что получилось в Милане, то получилось и в Лоди, то получилось и в Павии. И может получиться тут! Нам, из простых, из семьи Гини, из Аулари, никто не затыкает больше рот. Нами не командуют разные Гуаско и Тротти. Теперь мы все принимаем решения. Открыта дорога и тем, кто был не знатен. Вот чем прекрасен город. Прекрасен в первую очередь для тех, кто не родился в знати. Для тех, кто согласится и жизнь свою отдать (хоть лучше пусть до этого дело не доходит) ради того, чтоб сыновья могли спокойно говорить: меня
