действительно, неприемлемыми оказались латинские «новые поэты» quia nuper[557], как говаривал Гораций. Неприемлемым для замшелых университетских латинистов был новообразующийся вольгаре. Фома и Бонавентура протаскивали новые идеи, уповая на то, что никто этого не заметит — однако их враги из нищенствующих орденов, руководившие Парижским университетом, великолепно все поняли и попытались запретить преподавание Бонавентуры и Фомы. И так далее, и так далее. Вплоть до автомобиля, воспетого Маринетти, который превозносил автомобиль превыше Ники Самофракийской, лишь только бы насолить благонамеренным обывателям, которые воспринимали машину как уродское нагромождение скрежещущего металла.
Модели вкусов сменяют друг друга в порядке борьбы между поколениями. Отцы должны были обожать худосочных Венер Кранаха, чтобы им показались оскорблением толстомясые Венеры Рубенса; отцам должен нравиться Альма-Тадема, чтобы они с негодованием спросили у детей, какой смысл в каракулях Миро или в африканском искусстве; отцы должны были грезить о Грете Гарбо, чтобы потом потребовать от детей отчета, что же хорошего те находят в кривляке Брижит Бардо[558].
Но в наш с вами сегодняшний период, благодаря появлению не существовавших прежде носителей информации и благодаря коренному обновлению музейного дела (в музеи хлынули такие посетители, которые в прежние времена и ногой туда не ступали), образовалось одновременное и синкретичное культурное предложение: актуализировались все вкусы, можно сказать даже — все ценности. Когда Меган Гэйл[559] кувыркается под куполами среди волют музея Гуггенхайма в Бильбао, сексуальный призыв и в то же время призыв искусства вызывают вожделение и у отцов и у детей: музей становится объектом сексуального желания, как Меган Гэйл, а Меган Гэйл — объектом культуры, как музей Гуггенхайма, и оба объекта амальгамируются в киноленте, объединяя гастрономическую аппетитность рекламного призыва с эстетической дерзостью: в прежние времена такой ролик мог предназначаться лишь ограниченному числу эстетов. Чередуя новые символы со старыми, окутанными флером ностальгии, телевидение навязывает всем поколениям такие образцы, как Че Гевара и мать Тереза из Калькутты, как принцесса Диана и святой отец Пий, а вместе с ними и Рита Хейворт, Брижит Бардо, Джулия Робертс, донельзя мужественный Джон Уэйн, секс-символ 40-х, и милый Дастин Хоффман[560], секс-символ 60-х. Снова популярен тщедушный Фред Астэр (знаменитость 30-х годов), танцевавший в пятидесятые вместе с квадратным Джином Келли; на телеэкранах мелькают то пышные дамские туалеты в стиле фильма «Роберта»[561], то бесполые силуэты, введенные в моду несравненной Коко Шанель[562]. Кого природа не наградила такой медальностью и утонченностью, как Ричарда Гира, тот может похвалиться изящной страстностью (и это Аль Пачино), или пролетарским грубоватым обаянием (например, Роберт Де Ниро[563]). Кому не досталась супермощная «мазерати», тот получает удовольствие от суперфункциональной и изящной «мини-моррис».
Сегодня массам не навязывается однотипный вкус. Искусство рекламы, шаря в запасниках прошлого, способно использовать даже для краткосрочного ролика, предназначенного жить всего одну неделю — все наследие авангардного искусства и в то же время новооткрыть иконографию XIX века. В интернетных ролевых играх задействуется эстетика детской сказки в сочетании с изломанной геометрией Эшера[564]. На телеэкранах расцветают все цветы: роскошное тело Мэрилин Монро и чахоточные супермодели, экзотическая сексуальность Наоми Кэмпбелл и нордическое совершенство Клаудии Шиффер; очаровательная чечетка из фильма «Кордебалет»[565] сменяется ледяными футуристическими кадрами из «Бегущего по лезвию бритвы», тут же возникает андрогинная Джоди Фостер, свежеумытая Камерон Диас, мощный Рэмбо, транссексуалка Платинетт, чудный Джордж Клуни[566] (мечта любого на свете отца — сын стал хорошим врачом!) и неокиборги (рожа намазана металлической краской и серо-буро-малиновые патлы).
При такой оргиастической толерантности, в таком абсолютном и неограниченном многобожии сохраняется ли хоть какая-то линия водораздела, хоть какая-то мембрана между миром отцов и миром детей? Граница, которая необходима и детям, — чтоб они могли совершить, как положено, отцеубийство в ознаменование бунта и почтения, и отцам — чтобы им порядочно отработать традиционный комплекс Сатурна?
Трудно ответить. Мы в начале очередного витка развития общества. Но если поразмыслить о таких новшествах, как портативный компьютер, во-первых, и Интернет, во-вторых… Первый компьютер в семью, как правило, приносил отец. Хотя бы по причине его высокой стоимости. Дети не отвергали отцовское приношение, а завладевали им, легко превосходя отца в навыках управления. Ни отцы, ни дети не воспринимали компьютер как символ конфликта и бунта или как предмет, внедряемый назло. Компьютер не отдалил одно поколение от другого, напротив, он сблизил поколения. Никто не пеняет детям на то, что они странствуют по Интернету. Никто не ссорится с родителями из-за этого.
Нельзя сказать, что нам дается мало новаций. Но большинство этих новаций чисто технологичны. Они вырабатываются транснациональными корпорациями (которыми обычно руководят пожилые люди) и маркетируются так, чтобы разжигать аппетиты людей молодых. В последнее время распространены рассуждения о новом языке молодежи, языке мобильных телефонов и электронной почты; но я могу процитировать научные работы десятилетней давности, в которых те самые лица, которые потом разработали и внедрили эти новые информационные средства, и те пожилые социологи и семиологи, которые их консультировали, предсказали в точности, как будет создаваться новый электронный язык, какие формулы он будет использовать. Билл Гейтс[567] поначалу принадлежал к поколению молодых, но сейчас это вполне зрелый господин, который предписывает молодежи тот язык, на котором молодежь должна говорить. Да и когда он был молод, он не выдумал ничего революционного — только внедрил перспективную коммерческую программу, адресованную в равной мере и детям и отцам.
Принято думать, что многие молодые люди, не дозрев до фазы выхода из лона семьи, удаляются и от общества и ищут альтернативного бытия в наркотиках. Но дорогу в наркотический рай — ее тоже проложили те, кто сейчас отцы, даже, вернее, отцы отцов (вспомним курильщиков опия в сочинениях XIX века). Новые поколения наркоманов получают путевку в жизнь от вполне взрослого «интернационала наркодилеров».
На это можно было бы сказать: не в том дело, что отсутствует замещение моделей, — просто замещение проходит ускоренным порядком. Но я отвечу: это возражение мало что может изменить. Если поначалу какая-нибудь молодежная хреновина (кроссовки «Найки», серьга в ухе) и оскорбляет эстетический вкус поколения отцов, она столь незамедлительно внедряется в сознание, благодаря информационной бомбардировке, что почти сразу же становится приемлемой и принятой даже пожилыми членами общества — с тем риском, даже, что это молодые станут фыркать пожилым в ответ: это давно не котируется!
И как угнаться за передачей этих эстафет. В масштабах всей планеты формируется общий результат — всеохватный политеизм, синкретичное одновременное присутствие любых ценностей.
Принадлежал ли «нью-эйдж» какому-то определенному поколению? «Нью-эйдж» — это компот из всей эзотерики, скопившейся за тысячи лет. Можно предположить, что речь идет о переоткрытии спасаемого от забытья материала. Как водится, вытаскивали его на свет божий из тьмы веков бунтующие молодые. Но сразу же как только они его вытащили, вся куча образов, звуков и представлений, характерная для «нью-эйдж», оказалась растиражирована через бесчисленные фирмы звукозаписи, издательства, киностудии, их филиалы, их дочерние фирмы, через религиозные кружки, и занимались этим гомерическим тиражированием вовсе не молодые, а прожженные старые циники из масс-медийного бизнеса. Старичье повсюду: если юноше придет в голову двинуть на Восток за духовными ценностями, там он окажется в полурабстве у дряхлого гуру со многими любовницами и многими «кадиллаками».
То, что нам кажется крайними знаками молодежного стиля: булавка в языке и фиолетовые волосы — ныне уже не оперение немногих избранных, а общераспространенная модель. Ее навязали всем и каждому центры мировой моды, управляемые геронто-кратами. Недолго осталось ждать, СМИ через некоторое время навяжут эту моду и родителям. Если, конечно, вдруг и старые и малые спонтанно не передумают втыкать в
