о релятивизме их учений, утверждающих, что ум человека — высший суд всех на свете вещей. По подобным посылкам и могли быть следующие результаты: экспроприируют светскую власть Ватикана, вынашивают планы уничтожения церкви. Таинство брака отменят, заменив простым гражданским договором. У священства отнимут прерогативу обучать молодое поколение и вверят ее светским школам. Молодежи внушат, что «люди имеют равные права и совершенно одинаковые кондиции; что каждый человек от природы независим; что никто не имеет права помыкать другими людьми; что подчинение людей чужой воле, кроме воли, исходящей от них самих, — тирания». Молодежь научится от масонов, что «начало всех прав и всех гражданских обязанностей — народ, то есть государство». И что государство должно быть полностью внецерковным.
Естественно, что, «отменив страх Божий и почитание Закона Божия, поправ могущество правителей, допустив и узаконив распутство в виде революций, разнуздывая страсти толпы, не встречая ни с одной стороны преткновений по упразднении всех наказаний, остается ждать революцию и всемирный бунт… Их объявленные цели — открытое действие многочисленных ассоциаций коммунистов и социалистов, какового направления не чуждается и секта масонов».
Пора, пора было запускать новообращенного Таксиля. В этом месте записка Симонини принимает запутанный характер. Похоже, он сбился с рассказа и не сумел припомнить, кто и когда «переобратил» Таксиля. Память подшутила над Симонини. Он может только утверждать, что Таксиль через несколько лет стал вождем католического антимасонства. Оповещая направо и налево о своем возврате к матери-церкви, марселец опубликовал сначала
и кошмарные ритуалы), и на закуску —
С самого начала, c первых же описаний инициаций, читателей трясло от ужаса. Таксиль в свое время был приглашен на восемь вечера в масонскую ложу. Впустил его брат привратник. В восемь с половиной Таксиля заперли в Кабинете Размышлений. Это была конурка с черными стенами, с настоящими черепами и скрещенными берцовыми костьми и с надписями «Если любопытство тебя привело сюда — уходи!» и в подобном духе. Внезапно газовая горелка затухла, стена резко ушла вниз, очам непосвященного открылся склеп, в нем тускло тлели траурные светильники. Свежеотрубленная человеческая голова лежала на колоде, на кровавом покрове, Таксиль попятился, загробный голос из расщелины в стене грянул: «Дрогни, непосвященный! Это голова предателя, он разгласил наши заповедные тайны!» Естественно, присовокупляет Таксиль, элементарный школьный фокус, голову высунул кто-то из собратьев, прятавшийся в полой колоде. Плошки были заправлены пропитанной борным спиртом паклей и крупною солью — «адская смесь» бродячих фокусников, дающая при горении зеленоватый свет, сообщающий лицу лжеказненного трупный вид. В других инициациях, пишет Таксиль, применялся эффект запотевших зеркал, на которые посылались из волшебного фонаря мрачные фантасмагории: люди в масках окружали опутанного цепями пленника и пыряли стилетами. Это в пример того, сколь неподобающими средствами пользовалась ложа, чтобы околпачивать впечатлительных новобранцев.
По завершении этой части некий Ужасающий Брат подготавливал посвящаемого. Он снимал с него шляпу и сюртук и правую туфлю, заворачивал ему до колена правую штанину, оголял ему руку и грудь со стороны сердца и завязывал глаза. А затем его крутили вокруг его оси несколько оборотов, проводили по лестницам то вверх, то вниз, наконец доставляли в Ожидательный Зал. Открывалась дверь, в то же время Сведущий Брат на каком-то инструменте, состоящем из визгливых пружин, воспроизводил кандальный скрежет и лязг. Новообращаемого заводили в следующую залу. Там Брат Сведущий колол его в голую грудь шпагой, а Досточтимый Брат вопрошал: «Что, непосвященный, против вашей груди? Что вокруг глаз?» Ищущему полагалось отвечать: «Пелена тяжелая покрыла мне очеса, острый меч у груди моей». Досточтимый на это: «Господин, сей меч разит всегда, он разит вероломцев, это символ угрызений, угрызения разорвут ваше сердце, ежели, на беду, вы окажетесь предателем общества, в которое желаете поступить. Пелена, закрывающая очеса, это символ слепоты, в которой жил человек, господствуемый страстями и погруженный в суеверие и невежество».
Потом еще один человек завладевал новичком. Его опять вращали за плечи. Когда голова у него окончательно шла ходуном — толкали на высокую ширму, обтянутую несколькими слоями толстой бумаги, наподобие той, которой в цирках обворачивают обручи, куда скакать лошадям. Звучал приказ отправить его в пещеру. Беднягу изо всех сил зашвыривали в центр ширмы. Бумага прорывалась. Испытуемый вылетал на матрас, приготовленный с противоположной стороны.
Добавить к этому бесконечную лестницу, на деле бывшую беличьим колесом, и всякий, кто вслепую подымался, за каждой ступенью находил еще ступень. В притворных мытарствах было место и кровопуску, и клеймению. Кровопуск: Брат Хирург брал руку ищущего, тыкал достаточно сильно в эту руку зубочисткой, другой брат в это время наливал немного теплой воды на предплечье, чтобы создать впечатление — изливается кровь. А каленое железо имитировалось так. Кто-то из масонов потирал шерстяной тряпкой поверхность тела претендента и прикладывал туда кусочек льда, или теплую поверхность только что задутой свечки, или донышко стакана, в котором только что сожгли бумажку. Наконец, Досточтимый читал лекцию о потайных знаках и особых секретных словах, которыми обмениваются посвященные.
В общем, эти книги Таксиля Симонини вспоминал как читатель, а не как соавтор. Тем не менее он мог точно сказать, что любую книгу Таксиля до ее опубликования (а значит, он читал ее заранее) он ходил пересказывать Осман-бею, выдавая за добытые агентурные данные. Правда, надо заметить, что Осман-бей скоро стал ему указывать на то, что все им давеча нашептанное публикуется, как по заказу, в новой книге Таксиля. На это Симонини догадался отвечать ему, что да, Таксиль — его осведомитель. И не виноват же Симонини, что, выдав масонские секреты, Таксиль пытается дополнительно на них зашибить деньгу и публикует донесения в форме книг. Надо бы его оплачивать, Таксиля, дополнительно — чтобы не печатал свои личные мемории. При этих словах Симонини сверлил глазами Осман-бея. Но тот отвечал, что выбрасывать на ветер деньги, пытаясь ими заткнуть рот хвастуну и балаболу, не в его правилах. Отчего бы Таксилю молчать о тех новостях, которые он как раз только что продал? И, увы, недоверчивый Осман в обмен на сообщаемые данные ни разу не выдал Симонини каких-либо сведений о том, что сам он, Осман, вызнавал относительно «Всемирного еврейского союза».
Что ж, коли так, то и Симонини перестал докладывать ему. Теперь же Симонини спрашивал себя, пиша все это: почему я помню, как докладывал Осман-бею новости от Таксиля, но не помню, как я получал от Таксиля новости?
Почему, почему. Если б он все свое прошлое помнил, не было бы нужды заниматься восстановлением. Кель истуар!
Эти мудрые слова завершили день. Симонини бросил все и лег спать. А проснулся, по своим понятиям, на следующее утро. Мокрый от пота, будто после кошмарной ночи с желудочным расстройством. Вернулся за конторку — и внезапно осознал, что утро уже не следующее, а послеследующее. Он проспал не одну, а две беспокойных ночи. Тем временем вездесущий аббат Далла Пиккола, не удовлетворясь количеством трупов, которые засунул в симониниевскую персональную клоаку, опять протерся в персональный дневник Симонини и засунул туда истории, о которых Симонини знать не знал, ну вот никакого понятия о них не имел.
22
Дьявол в XIX веке
