Таксиля? Симонини почел благом состорожничать и первым делом пошел разузнавать о Таксиле у Эбютерна. Его новый попечитель, не то что Лагранж, не менял места свиданий, а ходил на одно и то же место: в Нотр-Дам, в глубину серединного нефа.
Симонини задал вопрос, что известно тайным службам о Таксиле. Эбютерн рассмеялся: — Мы от вас получаем известия. А не наоборот. Ладно, я на этот раз отвечу. Имя мне не новое. Но Таксиль не по профилю тайной службы. Этим типом занимаются жандармы. Подождите, вам сообщат.
Сведения поступили приблизительно через неделю. Интересно. Мари-Жозеф-Габриэль-Антуан Жоган-Пажес, он же Лео Таксиль, родился в Марселе в 1854 году, учился в иезуитской школе и вполне естественно ощутил желание, расставшись с иезуитами лет в восемнадцать, пойти работать в антиклерикальную прессу. В Марселе он водился с непотребными бабенками, среди прочих — с проституткой, получившей двенадцать лет исправительных работ за убийство квартирной хозяйки, и еще с одной, арестованной за попытку покушения на жизнь любовника. Можно предположить, что полиция приписывала Таксилю разные неблаговидные и случайные знакомства, хотя и непонятно почему, учитывая, что Таксиль служил у них, у полиции, осведомителем и докладывал в участок обо всех республиканских обществах, в которые имел доступ. Но вероятно, даже полиция гнушалась некоторых его делишек: скажем, за ним значилось распространение так называемых «гаремных карамелек», то есть афродизийных таблеток. Живя еще в Марселе, в 1873 году он разослал по газетам письма от имени рыбаков, которые якобы упреждали народ, что марсельские бухты переполнены акулами. Это наделало шуму. Еще он публиковал антирелигиозные статьи, был приговорен к тюремному заключению и бежал в Женеву. Там он распустил слух, будто на дне Леманского озера водолазы нашли древнеримский город. Повалили туристы. За злостное распространение заведомо ложных сведений он был вытурен и из Швейцарии. Выехал в Монпелье, а оттуда в Париж, где открыл «Антиклерикальную книжную лавку» на улице Школ. Был принят в масонскую ложу и тут же вычищен за недостойное поведение. Похоже, противоцерковная позиция уже не приносила ему таких доходов, как в прежнее время. Похоже, Таксиль оказался кругом в долгах. Да, да, Симонини все яснее припоминал, что там было с Таксилем. Этот Таксиль сочинил целую подборку книг не только антицерковного, но и вообще антирелигиозного характера. «Жизнь Иисуса» представляла собой пасквиль в скабрезных карикатурах. Одна Мария с голубком дорогого стоила. Таксиль написал, кроме «Иисуса», роман в зловещих красках, «Сын иезуита», который ярко свидетельствовал, что за фрукт его сочинитель: достаточно сказать, что на авантитульном листе красовалось посвящение Джузеппе Гарибальди, «которого люблю как отца» (ну, любишь, и ради бога), но уже на титуле заявлялось, что в книгу включено и предисловие Гарибальди, само же предисловие было озаглавлено «Антиклерикальные мысли» и являло собой инвективу против церкви и церковников («Когда предо мною поп, хуже того — иезуит, квинтэссенция поповства, паскудность его существа доводит меня до дрожи и до рвотных позывов»). В предисловии не было ни одного слова о Таксиле. Ясно, что Таксиль вытащил его неведомо откуда и включил в свой том в таком виде, будто оно писано специально для его книги.
С подобной личностью Симонини не хотел компрометировать себя. Он решил представиться нотариусом Фурнье. Нашел замечательный парик сложного цвета, наподобие каштанового, аккуратно уложенный на пробор. Бачки того же оттенка. Лицо теперь непривычно заострилось. Толстый слой пудры привнес загадочную бледность. Симонини примерил перед зеркалом дураковатую ухмылку, обнажающую золотые резцы. Собственные он загородил тонкой пластинкой, настоящим шедевром талантливого дантиста, от которой он еще и шепелявил, соответственно маскируя и лицо и речь.
На улицу Школ, в книжную лавку, была послана синяя цидулка по пневматической почте с приглашением на следующий день в «Кафе Риш». Превосходная аттестация для зна
комства. В кафе хаживали именитые люди. На угощение рыбой соль или бекасами а-ля Риш бахвал- парвеню не мог не отозваться всем нутром своим.
Лео Таксиль лицо имел пухлое, кожу сальную, мощные усы и широкий лоб с залысинами, которые утирал. Одет он был кричаще и изъяснялся раскатистым баритоном с неистребимым марсельским акцентом.
Он не мог понять, для чего нотариусу Фурнье понадобилось его видеть. Но постепенно поверил, польщенный, что нотариус просто любопытен до человеческой натуры, что он «философ», как любили называть таких чудаков романисты, и, охочий до антицерковных дискуссий, интересуется Таксилевым опытом. Поэтому Таксиль с полным ртом нахваливал свои боевые подвиги. — Когда я навел страху на марсельцев нашествием акул, все купальные заведения от Каталан до пляжей Прадо пропустовали не одну и не две недели. Городской голова произнес речь, что акулы явно приплыли с Корсики вслед за кораблем, с которого выбросили в море тухлую копченину. Из управы потребовали прихода армейских подразделений для высылки их в море на буксирах. И что же? Точно, прибыла целая сотня хорошо вооруженных солдат, снабженных достаточным количеством боеприпасов, под командой генерала Эспивана! А что было на Женевском озере! Корреспонденты со всех концов Европы! Затопленный город, утверждали они, восходил к эпохе Цезаревой «Галльской войны», когда озеро было так узко, что Рона пересекала его поперек, даже не смешиваясь с водными струями в нем самом. Местные лодочники возили на середину озера туристов, поливали маслом гладь вод, чтобы лучше удавалось дно увидеть. И видный польский археолог опубликовал у себя в Польше репортаж о том, что сумел разглядеть в озере всю сетку улиц и даже статую на коне. Вообще в людях изумительно, что они готовы верить всему. Хотя чему тут удивляться? Иначе бы христианская церковь не продержалась две тысячи лет. Симонини поинтересовался ложей «Храм ревнителей французской честности».
— Трудно ли вступить в ложу?
— Да нет, если средств хватает и есть готовность платить членские взносы, а это немалые деньги. И если есть согласие чтить и соблюдать все правила взаимовыручки. Что до нравственных требований… О них очень много говорят. Но еще в прошлом году оратор Главной Ритуальной Коллегии держал бордель на Шоссе д’Антен. Один из самых влиятельных в Париже «Тридцати трех» — разведчик. И даже глава разведывательного управления. Его зовут Эбютерн.
— Но как поступают в масоны?
— Проходят все испытания! О, кто бы знал! Не знаю, верят ли они в этого своего Верховного Архитектора Вселенной, о котором любят распространяться. Но ритуальные правила соблюдают. Кто бы знал, чего я натерпелся, проходя эту церемонию приема в ученики! И тут Таксиль пошел рассказывать такое, что волосы вставали дыбом. Симонини не был уверен, что Таксиль, маниакальный лжец, не врет. Он и спросил, как же сейчас тот раскрывает тайны, которые адепт обязан, по идее, ревниво хранить. И как решается высмеивать ритуал. Таксиль отмахнулся:
— Да что вы, у меня уже теперь обязательств нет. Эти болваны ведь меня выгнали из ложи. Выходило из рассказа, что Таксиль как-то поучаствовал в создании новой газеты в Монпелье, под названием «Ле Миди Репюбликэн», где на первой странице первого номера красовались одобрительные и поддерживающие письма разных знаменитостей, таких как Виктор Гюго и Луи Бланк. И вдруг внезапно те же самые знаменитости послали письма по другим газетам, масонского направления, отрицая самый факт отправки чего бы то ни было в «Ле Миди…» и негодуя на беззаконное использование их фамилий. В ложе начались разбирательства. Защита Таксиля строилась, в качестве основного аргумента, на предъявлении оригиналов писем, а дополнительно — на объяснении поведения Виктора Гюго старческим маразмом. Дополнительным аргументом полностью опровергался основной и наносилось непозволительное оскорбление славе и отечеству и самому франкмасонству.
Ну, Симонини и припомнил те самые два письма, которые лично сфабриковал в должное время. Да, именно, подписи были — Гюго и Бланк. Похоже, у Таксиля это выветрилось из памяти. Он так насобачился всех вокруг дурить, не исключая и себя, что говорил о тех двух письмах с горящими глазами, с самозабвением. Они были подлинными, и точка. Хотя, даже и вспомни он о нотариусе Симонини, как бы он увязал того с нотариусом Фурнье?
В общем, Таксиль питал ненависть к бывшим побратимам. Симонини моментально смекнул, что, пощекотав авторское самолюбие, можно было бы наискать препикантнейших штучек для Осман-бея. Но тотчас же в его плодовитом мозгу проклюнулась новая идея, в первый миг бывшая лишь впечатлением, лишь росточком интуитивного плана. Но потом она моментально преобразилась в разработанную тактику.
