убью сам себя. Скорее ко
го-нибудь из Ктотаковых, Первого или Второго, или же вас. Зарубите себе это, пожалуйста, на носу.
12 апреля, вечер
Ваши слова, прочитанные по выходе из долгого оцепенения, меня обеспокоили. Будто сквозь сон, замаячил где-то образ доктора Батая (но кто он?). Как в Отее, пьяноватый, он сует мне маленький пистолет со словами: «Однако боязно, мы зашли чересчур далеко, масоны хотят нас убить, лучше иметь оружие». Меня страшил сильнее пистолетик, нежели угрозы, потому что я знал (но откуда?), что с масонами-то всегда договорюсь. Дома я уложил в ящик этот пистолет. Дома здесь, в квартире на рю Мэтра Альбера.
После ваших слов я насторожился, подошел к шкапу, выдвинул ящик. Со странным ощущением, как будто выполнял это во второй раз. Встряхнулся. К черту все сны.
Приблизительно в шесть вечера я осторожно шел через гримерный коридор в вашу комнату. Темная тень стала наступать на меня, сгорбившись, с небольшой свечой. Это могли бы быть вы, боже, но я будто разума лишился. Выстрелил. Он тут же рухнул к моим ногам, замер и вовсе не двигался уже.
Умер на месте. Я попал в сердце. Я стрелял впервые и, думаю, последний раз в жизни. Кошмарное происшествие.
Я обшарил его карманы. Все письма, письма, сплошная кириллица. Лицо он имел скуластое и с раскосыми, как у калмыка, глазами, а волосы светло-русые. Без всякого сомнения, славянин. Чего ему от меня было надобно?
Ну не мог я держать в доме труп. Пришлось отволакивать его в нижний ярус, туда, где ваш погреб. Я отпер ведущий в подпол люк. На этот раз хватило храбрости сойти туда. С трудом я протащил мертвеца до самого низа по лесенке и с риском задохнуться в гнилых миазмах доставил на то место, где, я полагал, должны были лежать кости второго Далла Пиккола. Я думал так, но оказалось, что налицо даже два сюрприза. Первый — что испарения и вся эта подземная гниль в силу какого-то феномена химии — а химия царица наших времен — создали условия для консервации того, что должно было быть моим бренным естеством. Так что, кроме ожидаемых костей, там сохранялись ошметья кожи, сохранялось подобие человеческого облика, хотя и мумифицированного. Второй сюрприз… Рядом с предполагаемым Далла Пиккола я обнаружил еще двоих покойников, мужчину в священнической сутане и полураздетую женщину. В процессе разложения. У них был смутно знакомый вид. Что это за мертвецы? Почему от них поднимается у меня буря на сердце и невыразимые видения мелькают в уме? Не знаю и вроде бы не желаю знать. Однако наши с вами взаимные истории, поди, гораздо сплетеннее, чем казалось бы.
И не пишите мне в ответ, что и вы пребываете в той же самой ситуации. Мне, имейте в виду, надоели эти игры в перекрестные сказки.
12 апреля, ночь
Дорогой аббат, я не то чтобы любитель убийств. В особенности без повода. Но все-таки сходил и поглядел в этот подкоп. Я не спускался туда прорву лет. Господи. И впрямь там набралось четыре трупа. Один оставлен мной столетия назад. Другого уложили вы только что. Ну ладно. А остальные-то два откуда взялись?
Кто был у меня в клоаке и трупами ее загромоздил?
Русские? А что русским занадобилось от меня — то есть от вас — то есть от нас?
О, кель истуар!
21
Таксиль
Из дневника за 13 апреля 1897 г.
Симонини все тщился уяснить, кто же это лазил к нему. К нему и к Далла Пиккола. Он смутно припомнил, что в начале восьмидесятых годов посещал салон Жюльетты Адан (той самой, которая бывала в книжном магазине на улице де Бон под именем мадам Ламессен). Там он познакомился с Юлианой Дмитриевной Глинкой (известной в Париже еще и как Юстина или Жюстина Глинка), а через нее — с Рачковским. Ежели кто-то обыскивал его квартиру или квартиру Далла Пиккола — всенепременно по приказу одного из этих двоих, которые, как он вроде теперь вспоминает, наперебой искали какое-то сокровище. Но истекло с тех пор уже лет пятнадцать. И каких лет! С которой же стати эти русские снова преследуют его по пятам? А может, это масоны? Он чем-то разлютовал масонов. Возможно, откапывают в его квартире компрометирующие документы, которыми он завладел. Все истекшие годы он исследовал масонскую среду. Отчасти для Осман-бея, отчасти для Бергамаски, постоянно теребившего его, потому что в Риме готовились переходить во фронтальное наступление на масонство (и на евреев, одушевителей масонства) и требовался свежий материал. А материала было мало. Настолько мало, что иезуитский «Чивильтá каттолика» дошел до перепечатывания письма дедушки Симонини к Баррюэлю, хотя за три года перед тем его уже опубликовал журнал «Контемпорэн».
Симонини пытался восстановить события. В те поры он прикидывал, есть ли смысл поступить всерьез в какую-нибудь ложу. Его впрягут в послушание, обяжут посещать сходки, он не сможет отказывать в любезностях своим побратимам. Все это ограничит свободу его действий. И к тому же не исключено, что масонская ложа, принимая его, начнет ворошить настоящее и прошлое. А этого никак не следовало допускать. Так что разумнее, пожалуй, выходило шантажировать какого-нибудь масона и через него выуживать сведения. Нотариус, оформивший такую уйму поддельных завещаний и, благодарение небесам, столь внушительных, не мог же не иметь в клиентах кого-нибудь из масонского начальства.
К тому же не было нужды употреблять прямолинейный шантаж. С тех пор как Симонини понял, что трансформация из филера в лазутчика приносит кое-какие результаты, но по его амбициям недостаточные, и что разведывать значит жить почти нелегально, а он с годами все сильнее стремится к богатой и уважаемой социальной жизни, он открыл для себя лучшую формулу, по призванию: не будучи шпионом, создавать о себе такую легенду, будто он шпион. Даже двойной или тройной шпион. Чтобы было непонятно, для кого на самом деле он собирает информацию и насколько вообще информирован.
Слыть шпионом было очень престижно. Многие выпытывали у него секреты, полагая их неоценимыми. Они готовы были щедро тратиться, чтобы хоть что-то конфиденциальное выведать. Но поскольку никому не хотелось обнаруживать себя, такие охотники лицемерно обращались к нему как к нотариусу, беспрекословно оплачивая астрономические, выставлявшиеся за ничто счета. Забавно: платили и не получали информации. Попросту думали, будто подкупили его, и смирно ждали каких-то будущих сокровенностей.
Повествователь думает, что Симонини опередил свой век. С распространением свободной печати и новых оповестительных способов, от телеграфа до радио, секретные сведения становятся все большею редкостью, и это вообще приводит к упадку профессии тайного агента. Так лучше никаких секретных сведений не знать, а только делать вид, будто знаешь. Это как житье на ренту или на доход от запатентованной идеи. Посиживаешь и в ус не дуешь, а все наперебой похваляются, что получили от тебя сногсшибательные разоблачения. Слава твоя прочнеет. Деньги сами собой подкатывают.
На кого же нацелиться? Кого и шантажом-то не надо пугать? Кто сам забоится разоблачений? Первое, самое очевидное имя — Лео Таксиль. Симонини по его заказу снабжал его в свое время поддельными письмами (от кого? кому? Нет возможности припомнить…), и Таксиль важно рассказывал о своей принадлежности к ложе «Храм ревнителей французской честности». Но годится ли кандидатура
