Крик мой собак ободрил: они вцепилися в змея.Сильной рукой я бросаю копье; но, ударясь в чешуйный,Крепкий хребет, оно, как тонкая трость, отлетело;Новый удар я спешу нанести; но испуганный конь мой,Бешено стал на дыбы; раскаленные очи, зияньеПасти зубастой, и свист, и дыханье палящее змеяВ ужас его привели, и он опрокинулся. ВидяБлизкую гибель, проворно спрыгну́л я с седла и в сраженьеПеший вступил с обнаженным мечом; но меч мой напрасноКолет и рубит: как сталь чешуя. Вдруг змей, разъярившись,Сильным ударом хвоста меня повалил и поднялсяДыбом, как столб, надо мной, и уже растворил он огромныйЗев, чтоб зубами стиснуть меня; но в это мгновеньеВ чрево его, чешуей не покрытое, вгрызлись собаки;Взвыл он от боли и бешено начал кидаться… напрасно!Стиснувши зубы, собаки повисли на нем; я поспешноНа ноги стал и бросился к ним, и меч мой вонзилсяВесь во чрево чудовища: хлынула черным потокомКровь; согнувшись в дугу, он грянулся оземь и, тяжкимТелом меня заваливши, издох надо мною. Не помню,Долго ль бесчувствен под ним я лежал; глаза открываю:Слуги мои предо мною, а змей в крови неподвижен».Рыцарь, докончивши повесть свою, замолчал. РаздалисяГромкие клики; дрогнули своды палаты от гулаРукоплесканий, и самые рыцари ордена вместеС шумной толпой возгласили: «Хвала!» Но магистер,Строго нахмурив чело, повелел, чтоб все замолчали, —Все замолчали. Тогда он сказал победителю: «Змея,Долго Родос ужасавшего, ты поразил, благородныйРыцарь; но, богом явяся народу, врагом ты явилсяНашему ордену: в сердце твоем поселился отнынеЗмей, ужасней тобою сраженного, змей, отравительВоли, сеятель смут и раздоров, презритель смиренья,Недруг порядка, древний губитель земли. Быть отважнымМожет и враг ненавистный Христа, мамелюк; но покорностьЕсть одних христиан достоянье. Где сам искупитель,Бог всемогущий, смиренно стерпел поношенье и муку,Там в старину основали отцы наш орден священный;Там, облачася крестом, на себя они возложилиДолг, труднейший из всех: свою обуздывать волю.Суетной славой ты был обольщен — удались; ты отнынеНашему братству чужой: кто господнее иго отринул,Тот и господним крестом себя украшать недостоин».Так магистер сказал, и в толпе предстоявших поднялсяГромкий ропот, и рыцари ордена сами владыкуСтали молить о прощенье; но юноша молча, потупивОчи, снял епанчу, у магистера строгую рукуПоцеловал и пошел. Его проводивши глазами,Гневный смягчился судья и, назад осужденного кроткимГолосом кликнув, сказал: «Обними меня, мой достойныйСын: ты победу теперь одержал, труднейшую первой.Снова сей крест возложи: он твой, он награда смиренью».
ПовестьБыл непорочен душой Фридолин; он в страхе господнемВерно служил своей госпоже, графине Савернской.Правда, не трудно было служить ей: она добронравнаСвойством, тиха в обращенье была; но и тяжкую должностьС кротким терпением он исполнял бы, покорствуя богу.С самого раннего утра до поздней ночи всечасноБыл он на службе ее, ни минуты покоя не зная;Если ж случалось сказать ей ему: «Фридолин, успокойся!» —Слезы в его появлялись глазах: за нее и мученьеБыло бы сладостно сердцу его, и не службой считал онЛегкую службу. За то и его отличала графиня;Вечно хвалила и прочим слугам в пример подражаньяСтавила; с ним же самим она обходилась как с сыномМать, а не так, как с слугой госпожа. И было приятноЕй любоваться прекрасным, невинным лицом Фридолина.То примечая, сокольничий Роберт досадовал; завистьГрызла его свирепую душу. Однажды, с охотыС графом вдвоем возвращаяся в замок, Роберт, лукавымБесом прельщенный, вот что сказал господину, стараясьВ сердце его заронить подозрение: «Счастьем завиднымБог наградил вас, граф-государь; он дал вам в супругеВашей сокровище; нет ей подобной на свете; как ангелБожий прекрасна, добра, целомудренна; спите спокойно:Мыслью никто не посмеет приблизиться к ней». ЗаблисталиГрозно у графа глаза. «Что смеешь ты бредить? — сказал он. —Женская верность слово пустое; на ней опиратьсяТо же, что строить на зыбкой воде; берегися как хочешь:Все обольститель отыщет дорогу к женскому сердцу.Вера моя на другом, твердейшем стоит основанье:Кто помыслить дерзнет о жене Савернского графа!» —«Правда, — коварно ответствовал Роберт, — подобная дерзостьТолько безумному в голову может зайти. Лишь презреньяСтоит жалкий глупец, который, воспитанный в рабстве,
