Самолет облепили со всех сторон. Глухо загремели по трапу сапоги, захлопали бронелюки.
— Вот здесь, на маслосистеме, петрофлекс нужно бы заменить, — слышалось сверху.
Герасимов поднимался по стремянке и заглядывал, сгибаясь крючком, в развал блоков.
— Хомуты водосистемы надо подтянуть! — доносилось снизу.
И механик устремлялся вниз.
Дефектов на моем самолете нашли немного, меньше, чем на других. Но я сказал механику:
— Плохо мы за машиной смотрим. Придет из отпуска твой командир, не похвалит.
— Похвалит, — возразил тот с простодушной улыбкой. — Скажет, что вам можно доверить машину, вот увидите.
— Ой, ли.
— Конечно. Никто еще так не муштровал меня, как вы.
— Что поделаешь, кто ожегся на молоке, дует на воду.
Мы рассмеялись.
В последнюю очередь проверяли машину Сливко. Когда шли к стоянке его самолета, кто-то сказал:
— Ну, у Шплинта все зашплинтовано. Напрасно время потеряем да без ужина останемся. Сегодня — галушки.
— Не останемся, — успокоил Герасимов. — А проверить Абдурахмандинова не вредно. У него и поучиться есть чему.
Механики засмеялись:
— Кукиш свой он и то не покажет. Побоится, скопируем.
Абдурахмандинов встретил нас с удивлением на лице, притворился, будто ничего не знает о рейдовой бригаде, но мы-то поняли, что он готовился к встрече: площадка была присыпана свежим песком, самолет, недавно протертый смесью бензина с маслом, блестел, как зеркало. На моторе, кабине, колесах, на пушках и пулеметах были чехлы с яркими красными флажками. Флажки постоянно напоминали Абдурахмандинову о том, что чехлы не сняты и выпускать машину в полет нельзя. Я знал: флажки сделали ему в какой-то швейной мастерской, и он очень гордится своим знакомством с этой сугубо гражданской организацией.
Уже через пять минут мы смущенно переглядывались, чувствуя себя здесь совершенно лишними: на самолете был полный порядок.
— Что ж, братцы-товарищи, так и запишем, — сказал Герасимов, доставая засаленный блокнот. — Запишем в назиданье другим.
— И будем есть холодные галушки, — проговорил кто-то нарочито обиженно.
Всем сделалось весело.
— Да, послушай-ка, Мустафа, — обратился Герасимов к Шплинту, — что это у тебя за хомутики на трубопроводах?
— А что? — насторожился механик.
— Так просто. Хорошие хомутики.
— Сам сделал!
Герасимов удовлетворенно хмыкнул, а уходя, сказал, хмуря косматые брови:
— Насчет хомутиков напиши заявление председателю комиссии по изобретательству. Или порядка не знаешь? Дело стоит поощрения.
Ужин уже кончался, когда я пришел в столовую. Вкусно пахло жареной рыбой. Летчики встретили меня веселыми возгласами:
— Давай со свежими силенками!
Заядлые рыболовы Шатунов и Лобанов угощали рыбой товарищей. Я не заставил себя упрашивать.
— Вот рубает, так рубает! Смотри, центровка в полете нарушится! — подшучивали летчики.
Кобадзе весело смеялся. И вдруг сказал:
— Там у палатки Брякин тебя ждет. С вечерним поездом прикатил.
Я вскочил. «Неужели что-нибудь с самолетом?» Побежал к белевшей в сумраке палатке. Брякин в непомерно раздутых галифе, щелкнув каблуками, доложил торжественно:
— Товарищ лейтенант, самолет и мотор полностью восстановлены. Машина к боевым действиям готова.
— Хорошо, — сказал я как можно спокойнее. А хотелось броситься ему на шею. — Молодец, не подвел! — Ну, рассказывай все подробно.
Брякин усмехнулся плутовато и передал мне книгу в сером дермантиновом переплете.
Я увидел на титульном листе буквы «Л. Н.», написанные моей рукой. Это был философский словарь, который я подарил Людмиле в первомайский вечер. Она возвращала его.
Мне хотелось узнать, как, при каких обстоятельствах она передала словарь, что говорила, но я постеснялся расспрашивать Брякина. А он вдруг начал рассказывать, что Людмила сейчас очень много работает, до полуночи занимается в библиотеке и если это будет продолжаться, то ее ненадолго хватит.
— А ты откуда все это знаешь?
Брякин провел рукой по лицу и взглянул на меня настороженно:
— Через Майю знаком. Через пионервожатую. Они вроде бы подруги.
Брякин снова провел рукой по лицу.
— Мучается она сильно. Будете в городе — зайдите.
— Она так и сказала?!
— Майя сказала. В общем, я пойду. Разрешите? — И Брякин, поскрипывая сапогами, пошел вдоль палаток.
Значит, Людмила не замужем! Что же у них произошло? Ответа ждать было неоткуда.
Спала речка, усыпанная звездами. Темные днем воды ее сейчас посветлели и были видны далеко, далеко. В них, как в зеркале, отражался невидимый в темной зелени заборчик из тонких жердей, палатки с острыми верхушками. Вспыхивали на миг подбои облаков — наверное, прожектористы пробовали свою технику.
Скудна цветами недолгая летняя ночь. Но зато какое разнообразие звуков можно уловить в обманчивой тишине! За темной стеной леса, отделенной от земли полоской тумана, слышна далекая песня. Доносится побрякивание колокольцев — пасутся лошади в ночном. Где-то во ржи выкрякивает полуночник-дергач, мягко шелестит трава под ветром. Я вслушивался в эти с детства знакомые звуки и вспоминал о далеком доме на Ярославщине.
Безмятежная пора: ни забот, ни тревог. Нет, были, конечно, и заботы, и тревоги. Но разве можно сравнить их с теперешними? Мысли снова возвратились к Людмиле. Какой-то мудрец сказал, что любовь — это счастье. Но это и страданье. Я не должен любить ту, которая бросила меня, ушла к другому, и люблю, и не верю, что она с другим.
Проверка показала, что самолеты содержатся в порядке, укомплектованы всем необходимым, но почти на каждом есть мелкие недоделки. Инженер-майор, просмотрев дефектные ведомости, решил отметить в приказе хороших, рачительных механиков, а тем, кому нужно подтянуться, поставить на вид.
— Я лично сделал бы иначе, — возразил Лерман. — Уж коли командование доверило комсомолу первую половину дела, пусть доверит и вторую. — Лерман посмотрел на всех. — Давайте выпустим сатирическую колючку. Проберет не хуже приказа, вот увидите.
Одинцов потер пальцами высокий с залысинами лоб.
— Пожалуй. Выпускайте колючку!
Лерман тотчас же отправился разыскивать Мокрушина, над которым после собрания взял шефство, и вскоре привел его.
— Надо все сделать до утра. — Лерман довольно потирал руки — он не думал, что так быстро договорится с Мокрушиным, и приписывал это исключительно своим агитаторским качествам. — Придется пожертвовать часом сна. Искусство требует жертв!
