сумкой, и ничего тебе больше не надо.
— Давай зайдем, — согласился инженер, все еще не выпуская моего локтя.
Я решил, что отказываться неудобно. Все-таки мы были добрыми соседями.
— Фу, какая здесь духота! — воскликнула Нонна Павловна, войдя в палатку. — Чем вы только дышите ночью!
— Ночью оно не греет, — улыбнулся Одинцов, кивнув на просвечивающее сквозь полотно солнце. Он открыл тумбочку — на пол с шумом посыпались книги — и стал искать что-то среди бумаг.
— Вот! — сказал он серьезно, протягивая Светлане шоколадку.
— Спасибо! — Девочка сразу зашуршала фольгой.
— Ты здесь и работаешь? — спросила Нонна Павловна. — Как у тебя дела с прибором?
— Совсем нет времени. Впрочем, макет уже готов. У меня ведь теперь целое конструкторское бюро.
«Хорошо сказано», — подумал я. Однажды я пришел на занятие технического кружка. Занимались кружковцы в большой палатке. Среди них был и Брякин.
— Как, Брякин рационализатор? — спросил я у Мокрушина.
— Да вот записался. У негр есть интересные идеи. Хочет усовершенствовать рабочий инструмент. В первую очередь решил сделать ключ для гаек петрофлексов. Очень всем необходим. — Мокрушин подвел меня к стендам для испытаний агрегатов мотора и приборов. — Все это еще не закончено. А если придете через месяц, увидите интересные вещи. — Он говорил со мной, как экскурсовод, то и дело показывая схемы, чертежи, макеты.
Нонна Павловна по-своему застелила постель, навела порядок на столе. Инженер положил в сумку пустой стакан.
— Пойдемте. Есть у меня заветное местечко.
— А это по пути к твоему конструкторскому бюро? — спросила Нонна Павловна.
— Не совсем. А что?
— Надо же посмотреть макет твоего прибора. Одинцов удивленно взглянул на жену:
— Зачем тебе? С каких это пор ты стала интересоваться моей работой?
— С тех самых, как сама стала работать.
— Гм, здорово ты меня поддела. — Одинцов покачал головой. — Кстати, как твои музыкальные лекции?
Нонна Павловна хитро посмотрела на мужа и подмигнула мне.
— С каких это пор ты стал интересоваться моей работой?
Они засмеялись и вышли из палатки. Мне не хотелось мешать супругам. У них, кажется, все налаживалось.
— Извините меня, я пойду потанцую. — На лужайке возле столовой танцевали польку.
— Нет, нет! — в один голос ответили Нонна Павловна и Одинцов. — Мы вас не отпустим.
— Сначала надо привести себя в соответствующее настроение, — Одинцов щелкнул по торчащему из сумки стакану. — Пойдемте!
— Вы выступаете сегодня? — спросила Нонна Павловна.
— Нет. Кобадзе забраковал мой номер.
При упоминании фамилии капитана Нонна Павловна взметнула густые ресницы и тут же опустила глаза.
Макет прибора, над которым работал Одинцов, хранился в специальном шкафу.
— Не пойму, не то арифмометр, не то телевизор, — сказала Нонна Павловна, рассматривая прибор.
Одинцов поставил его на стол и по моей просьбе стал объяснять принцип действия. С помощью магнитных реле-переключателей действовали, в зависимости от режима работы мотора, то одни, то другие счетчики, внешне похожие на спидометры. Инженер завел прибор ключом, как заводят стенные часы, и внутри него послышалось тихое ритмичное пощелкивание. Светлана захлопала в ладоши.
— Вот и вся механика, — сказал инженер, убирая прибор в шкаф.
— У тебя действительно здесь целое бюро! — заметила Нонна Павловна, расхаживая по огромной палатке.
— Ну, хватит о деле. Пойдемте отсюда, пока нас никто не увидел. А то будут потом сплетничать, что инженер в День Воздушного флота заставил работать свою собственную жену. — И он притянул к себе Нонну Павловну. Та отстранилась.
— А чем вы, Простин, занимаетесь в нерабочее время?
— Рыбной ловлей, — ответил за меня инженер. — Они с Кобадзе однажды всех летчиков свежей ухой накормили. А потом у всех животы разболелись. И я тоже пострадал.
— Почему же?
— Видишь ли, заботились, чтобы друзья не сожгли себе ртов, и разбавили ушицу сырой водой.
Мы рассмеялись.
Заветное местечко, о котором говорил инженер, находилось у самой реки. Нонна Павловна достала из сумки скатерть и расстелила ее на траве. Мы с майором стали развертывать свертки.
— Мое любимое! — воскликнул Одинцов, подкинув кверху большую бутылку с сухим вином. — Надо бы позвать Кобадзе.
Я не мог не улыбнуться, вспомнив, как он ретировался, завидев Одинцова и Нонну Павловну.
— Не надо, — сказал я. — У него сейчас генеральная репетиция.
Светлане дали большое красное яблоко, и она забралась на камень, лежащий у воды.
— Ой, сколько здесь маленьких рыбочек! — кричала она, хлопая в ладоши.
Первый тост, как полагается, выпили за авиацию. Нонна Павловна угощала домашним тортом. От второй рюмки у нее раскраснелись щеки, глаза стали уже, лучистее.
— Ты знаешь, Одинцов, я решила взять Свету к себе. Одинцов положил на скатерть надкушенный бутерброд.
— Не понимаю.
— Я не могу больше жить одна. К тому же ко мне приходили из школы, узнавали, почему Свету воспитываем не мы, а бабушка. А я и сама хорошенько не знаю, почему…
— Мама, мама, смотри, что это? — Света стояла на камне и показывала на плывущий по реке плот.
Я встал и подошел к Светлане. Плот подплыл ближе. Двое оголенных до пояса мужчин энергично орудовали длинными шестами. Я узнал Лобанова и Шатунова. Приятели были страстными рыболовами и все свободное время торчали с удочками на реке. В этот день они совершали путешествие вниз по течению.
Я принялся махать им фуражкой. Они заметили и причалили к берегу.
— Возьмите меня с собой, — попросил я.
— Давай. Но мы вернемся только вечером.
— Ничего! — Я пожелал Нонне Павловне и Одинцову интересно провести день и прыгнул на плот, зачерпнув ботинком воды.
— Подождите! — закричал Одинцов. Он схватил со скатерти жареную курицу, батон, горсть конфет и кинул в висевший на корме сачок. Мы хором поблагодарили за угощение, а через несколько минут наш плот был уже посередине реки.
Какое удовольствие плыть по реке на плоту! Отлогие заросшие травой берега сменяются песчаными откосами; по ним к самой воде, словно для того, чтобы приветствовать нас, сбегают краснобокие сосны. Река то разливается на многие метры, то застаивается глубокими мрачными омутами, то, расплетаясь на волокна, огибает зеленые острова.
Вспоминаются родные места, друзья детства, с которыми ловил под корягами раков, резал темно- коричневые тростниковые шишки, рвал кувшинки и лилии.
Я тоже разделся и сложил все в деревянный ящик, стоявший на столбах посреди плота. Мне дали кол и велели следить за правым бортом.
Растянувшись на бревнах и глядя в небо, Лобанов сказал мечтательно:
