бдительности.
Едва я успел застегнуть лямки парашюта, как в небе повис шлейф дымовой ракеты. Затарахтели моторы. К старту, слегка покачиваясь, потянулись самолеты. Струйками пригибалась к земле выгоревшая трава, а потом вновь вставала, точно для того, чтобы проводить летчиков в трудный полет. В рокоте многих моторов ощущалась мощь.
Когда боевые вылеты совершают авиаполки, знамена выносятся на стартовый командный пункт. Каждый из нас смотрел на развернутое Знамя полка и чувствовал в эту минуту необыкновенный подъем сил.
Взлетали парами. Через четверть часа на поле не осталось ни одного самолета.
Я летел в группе Кобадзе. Скоро тени от самолетов пересекли серую полоску дороги, которая служила линией фронта. Группа устремилась кверху: высота давала преимущества в воздушном бою. На горизонте за сизоватой дымкой уже угадывались очертания гор.
— Сзади истребители «противника», — передал мне Лерман, — наши «маленькие» хотят навязать бой.
Сократив интервалы, мы продолжали идти к цели. В наушниках слышалось:
— Двенадцатый, атакую, прикрой!
— Бей! Еще, еще разок!
— Сережа, «противник» на хвосте. Маневрируй, иду на помощь.
Первые наши самолеты подлетели к дороге, опоясывающей горный хребет. За ним — цели. Наша группа замкнула круг, чтобы, если потребуется, можно было защитить друг друга огнем пушек и пулеметов. Штурман подал команду приготовиться.
Вот Кобадзе положил машину круто на правое крыло, словно хотел получше разглядеть землю. Машина его устремляется вниз. С острых консолей срываются белые струйки воздуха.
Мы тоже пикируем. Я поймал в прицел орудие, установленное на известняковом срезе скалы, нажал кнопку на штурвале. Бомбы сброшены. Мимо!
Отчетливо вижу прямые, словно прорубленные топором, расселины в горах. Впереди высится освещенный солнцем Чертов рог. Чудесной мишенью была бы на нем зенитная батарея!
Минуты, которые потребовались для нового захода на цель, показались очень долгими. Убрал газ, поставил на большой шаг винт, отжал ручку от себя. Вот уже орудие в сетке прицела. Пальцы давят гашетку пулеметов. Еще раз, еще…
Пока я набирал высоту, другие летчики обрушились на зенитные батареи, расставленные у переправы через горную реку. Бомбы попали в цель. На третьем заходе мы обстреляли зенитки, оборонявшие танки «противника».
На разборе летно-тактических учений командир полка сказал, что приказ военного министра выполнен нами. Он достал из планшета узкую полоску бумаги.
— Вот телеграмма от командования наземных войск. «С заданием справились успешно. В результате нашего взаимодействия противник потерпел полное поражение и отступил в панике».
Летчики переглянулись. На лицах у всех — радость. В эту минуту все как-то забыли, что противника- то вовсе и не существовало.
Лучших результатов в летно-тактических учениях добилась эскадрилья капитана Истомина. Ее летчики работали над целью наиболее слаженно и организованно. Но полковник не забыл упомянуть о проступке майора Сливко.
— Сливко хотел добыть разведданные, Сливко — герой. Так думают многие из вас, — говорил он. — Мы вынуждены дать майору другую оценку. Герой тот, кто, совершая подвиг, думает о других. А майор Сливко думал о себе, ему хотелось доказать, что мы напрасно обвиняли его в зазнайстве, в самоуспокоенности, что он прекрасный летчик и на него всегда можно положиться.
— Зачем вы послали разведчиков раньше времени? — спросил у Молоткова посредник с угрюмым лицом. — Разве синоптики не предупреждали, что утром будет туман?
— Предупреждали, — спокойно ответил полковник. — Но наши враги не ждут хорошей погоды… Что же касается майора Сливко, то он за нарушение инструкции жестоко поплатился. И, мне кажется, это вывело его из спячки, в которой он пребывал последние годы.
— Как это понимать? — спросил посредник.
— Очень просто. После войны некоторые военные из тех, кто хорошо дрались на фронте и имеют много заслуг, почему-то решили, что они достигли вершины и теперь могут почивать на лаврах. К таким нужно причислить и майора Сливко. Он часто относился к работе спустя рукава, надеялся на старый опыт и старый багаж знаний. И товарищи, и командиры убеждали его перестроиться, идти в ногу со всеми. А он не захотел. И отстал. А жизнь бьет отстающих. Не пощадила она и майора Сливко. Попало ему крепко. Другого это, может быть, и сломило бы. Но Сливко сильный летчик, и на лопатки его положить не просто.
— Вы думаете?
— Да! Об этом говорит и то, что Сливко хотел спасти экипаж и самолет. И он сделал это. Но каждый видит теперь: не все еще гладко в нашем коллективе и виной этому те, кто забыл, что солдат и в мирное время — на войне.
XXI
После лагерей город казался маленьким, дома тесными. Но как было приятно вечером сесть за недочитанную книгу и нисколько не бояться, что в комнату ворвется ветер, снесет со стола газеты, бумаги, что намокшая от дождя палатка вот-вот начнет пропускать влагу, которая потом скопится лужицей в углублении постели.
Теперь я поселился со своими сверстниками, Николаем Лобановым и Михаилом Шатуновым, в новом общежитии, но к капитану Кобадзе частенько заходил «на огонек». Все-таки я крепко привязался к нему.
В один из вечеров мы с Кобадзе готовились к занятиям. За стеной тихо заиграли на пианино. Мы подняли головы и посмотрели друг на друга; мелодия была нам знакома. Кобадзе улыбнулся и сказал:
— Если я когда-нибудь женюсь, то обязательно на той, которая умеет играть.
— И похожа на Нонну Павловну, — добавил я.
— Согласен, — ответил он серьезно. — Ну, а твой идеал?
— Все тот же. — Я поторопился перевести разговор на другое: — Сколько нужно тренироваться, чтобы безукоризненно исполнить даже маленькую пьеску. Вот если бы летчики так работали над каждым маневром, над каждой пилотажной фигурой!
— Это было бы хорошо, — отозвался Кобадзе. — Но что нужно для тренировок нашей соседке? Подошел, откинул крышку рояля и музицируй себе на здоровье. И она, вероятно, с детства этим занимается. Надо и в летные школы определять с детства! Мне кажется, такое время наступит. И будут они называться нестеровскими или чкаловскими училищами. Ах, черт возьми, как это было бы правильно!
А за стеной продолжали играть старый вальс, и я снова думал о Людмиле. Изменилась ли она? Милая, беспредельно дорогая… В тот вечер, когда мы гуляли по набережной, она была похожа на девочку- шалунью. Такой она и запомнилась мне…
— А не пойти ли тебе завтра к Людмиле? — вдруг сказал Кобадзе. Он словно читал мои мысли. — Чем скорей ты решишься, тем лучше.
«Не пойти ли тебе к Людмиле»… Да я думал об этом все время! После недавнего разговора со Сливко я сказал себе: «Надо скорее с ней встретиться».
Перед отправкой в госпиталь Сливко попросил позвать меня. Он сидел в задней кабине По-2 с забинтованной головой и лицом.
— Подойди ко мне, лейтенант, — сказал он.
Я забрался на крыло, подошел к борту кабины. Майор приподнял руку, пальцы его опустились на мое плечо, потом скользнули ниже и сжали руку повыше локтя.
