Заслышав хлопки, орлица прилетела домой.
— Рано вам думать о небе, — говорила она птенцам. — Только через год, когда седьмое по счету перо на крыльях будет равно семи расстояниям между вашими пальцами, вы сможете хорошо держаться в воздухе и драться с врагом.
Но один из орлят сказал однажды:
— Нет, неправду говорит наша мать. Ей просто не хочется, чтобы мы улетели от нее, как когда-то сама она улетела от родителей. Вот и придумала сказку о седьмом пере. Видишь в небе парящих орлов? Разве они больше нас с тобой?
И орленок поскакал к обрыву и расправил крылья.
— Взгляни, какие большие они, — сказал он и прыгнул с утеса.
Ветер снизу подхватил его, понес кверху. Орленок засмеялся и крикнул брату:
— Я говорил тебе! Я был прав! Лети сюда. Только в небе может быть счастлив орел!
Но рано он ликовал. Крылья держали орленка в воздухе, но он не мог управлять полетом. У него не отрасло то самое седьмое, маховое, перо, которое делает гордую птицу властелином неба.
Когда орленок попытался повернуть к родному утесу, ветер опрокинул неуклюжего птенца и бросил в ущелье, в поток.
Увидев это, подскакавший к обрыву брат-орленок сложил свои крылья и снова забрался в гнездо. А когда прошел положенный срок, он сделался отличным бойцом, властелином неба.
Крепко запомнился нам рассказ отца.
Едва окончив восемь классов, мы уложили в чемодан вещички и подались в город — пытать судьбу, как говорили старики. Нам казалось, что только там, в областном клубе Осоавиахима, может осуществиться наша мечта. Работать пошли на механический завод молотобойцами.
Когда мы принесли заявления начальнику аэроклуба, он сказал, оглядывая нас:
— Принять мы вас, может, и примем, но с условием, что поступите учиться в девятый класс.
Нелегко было работать, учиться и летать. Я привык спать стоя — в трамвае, когда ехал с завода в школу и из школы домой, в автобусе, по дороге на аэродром. Но труды наши не пропали даром. В армию мы уходили с удостоверением об окончании учебы в аэроклубе и аттестатом зрелости…
И вот теперь я смотрел, как бегали пальцы Нонны Павловны по белым и черным клавишам, слушал давно знакомую мелодию и чувствовал себя счастливым человеком.
На улице была темная безлунная ночь. За окнами плясали в хороводе снежинки и припадали к стеклу, точно хотели проникнуть в зал.
В тот вечер я убедился, что Кобадзе сильно нравится Нонна Павловна. Он был похож на влюбленного подростка: так же украдкой бросал на предмет своей любви восхищенные взгляды, терялся, когда она брала его под руку или награждала улыбкой. Нонна Павловна, кажется, тоже была неравнодушна к нему, мило улыбалась ему и кокетничала.
В разгар танцев оба они куда-то исчезли. И я, оставшись один, снова вспомнил о девушке, с которой ехал в санях. Я ругал себя, что не познакомился с ней и не пригласил на вечер. Ведь она могла бы принять приглашение, и тогда мне не пришлось бы скучать.
III
Как только установилась погода, на самолетах молодых летчиков стали проверять компасы.
Я отрулил свой самолет от стоянки, и его тотчас же облепило человек двадцать. На плоскость вскочил очень молодой круглолицый техник по спецоборудованию.
— Начнем? — спросил он и улыбнулся всем как человек, безукоризненно знающий свое дело. Записав что-то в блокнотике, он вынул из дубового сундучка магнитный пеленгатор, привернул его к козырьку кабины и вот уже, прищурившись, совмещал визир с водонапорной башней на горизонте.
— Повернуть на девяносто градусов по часовой стрелке! — мальчишеским голосом скомандовал он, не отрывая взгляда от пеленгатора.
— Раз, два, ухнем! — надрывно закричал моторист Брякин. Он явно хотел обратить на себя внимание, заслужить похвалу. Его только что привел инженер полка, выгнав из каптерки, где он спал, завернувшись в старый ватный чехол от мотора.
— Используйте его, — сказал Одинцов технику по спецоборудованию, — под хвостом, я полагаю, он разгуляется.
Брякин стоял, прикрыв татуированной рукой озябшее ухо, и косил рыжими озорными глазами.
— Под хвост! — закричали сержанты, весело переглядываясь. Тотчас же полетели шуточки; Брякин, однако, ловко переводил разговор на старшего сержанта Лермана, зачисленного в мой экипаж воздушным стрелком. Я заметил, что моторист не очень-то уважал его.
Развернув самолет, мы стали ждать, когда круглолицый техник внесет нужные поправки в таблицу. Брякин забирался на корточках под стабилизатор и кричал:
— Товарищ Лерман, сменили бы! Вам на пользу пойдет. Ась?
Лерман кусал от досады пухлые губы. Он был секретарем комсомольской организации эскадрильи и тревожился за свой авторитет. Живот, выступавший над ремнем, причинял Лерману страданье.
— А ну-ка, славяне, против часовой стрелки на сорок пять градусов, — раздавалась новая команда, и все становились вдоль крыльев, а Брякин, едва касаясь стабилизатора, кричал:
— Раз, два, взяли, еще разок!
— Стой! — командовал техник. — Еще чуть. Еще. Так держать.
Брякин снова подшучивал над Лерманом, и все смеялись — скорее не потому, что было смешно, а просто так — надо же чем-то заполнить минуты бездействия.
«Вот подобрался экипаж, — думал я. — Один моложе другого. Нелегко с ними будет».
Снова подошел инженер. Шум тотчас же смолк: инженера побаивались. Одинцов обвел всех придирчивым взглядом:
— Механики командиров звеньев, подойдите ко мне.
Двое сержантов в новеньких ватных куртках вразвалочку подбежали к инженеру, махнув меховыми варежками, отдали честь.
— Следуйте за мной, — сказал инженер и зашагал прочь.
— Зачем понадобились? — спросил кто-то.
— На предварительную подготовку, — сообщил Лерман. — Сегодня ночные полеты комэсков и командиров звеньев. Лично сам слышал.
В достоверности этого сообщения никто не усомнился. Лермана считали ходячим справочным бюро. Он знал обо всем, что происходило или намечалось в полку, и однажды даже удивил Молоткова, сообщив ему, что через неделю будет инспекторская проверка. На другой день это подтвердила телефонограмма от командования.
Сообщение Лермана дало молодым летчикам новую пищу для разговоров. Ночные полеты на штурмовиках до сих пор совершались только начальством. Они требовали особо тщательной подготовки летчиков и техников. И вдруг полеты командиров звеньев! Вероятно, каждый подумал, что придет время, и командование разрешит ночные полеты рядовым летчикам. Это было пределом мечты каждого из нас.
Механики заспорили, какой сигнал подавать для вызова ночью бензозаправщика. Одни говорили, что надо описать в воздухе карманным фонариком окружность, другие — покачать фонариком вверх и вниз. А потом выяснилось, что единой системы сигнализации в авиации нет.
— Непременно напишу в газету, — важно произнес Лерман. — Пусть разработают сигналы. А что, конечно. Почему это моряки организованнее авиаторов?
— Напиши, напиши, — смеялся, поблескивая золотым зубом, Брякин. — А гонорар на мой текущий счет в банке. Тебе слава, мне деньги. Справедливо!
— Лейтенант! — крикнул техник, снимая с козырька пеленгатор. — Можешь отчаливать. Компас здесь чудо. Слепой не заблудится.
Сопровождал самолет до стоянки Мокрушин. Сгорбившись, он бежал впереди, путаясь в полах плохо
