Шарль Эксбрайя
Вы любите пиццу?
С дружеской симпатией доктору Джанни Квондаматтео
I
В полном составе семейство Гарофани собиралось в своей маленькой квартирке на виколо Сан- Маттео только к вечеру. Днем дома оставались Серафина Гарофани и ее сестра Джельсомина Эспозито. Они готовили пиццу, которую с утра муж Серафины, Марио, загружал в тележку с жаровней и отправлялся кормить свою многочисленную клиентуру горячим и вкусным продуктом.
Серафина, хранительница домашнего очага, не отличалась высоким ростом, зато достигла внушительного веса в сто восемьдесят пять фунтов, а потому часто блокировала всякое движение в перенаселенных комнатах. Казалось, эта жизнерадостная женщина появилась на свет только для того, чтобы стряпать пиццу и рожать детей. Но это только казалось. По крайней мере с пиццей ей помогала Джельсомина, ну а в том, что касается детей, то тут половина ответственности явно ложится на Марио. Синьора Гарофани сохранила не только тонкие черты лица, по которым старые знакомцы без труда узнавали в ней прежнюю красавицу, но и многое из того, что делало ее жизненным центром многочисленного семейства. Живая, экспансивная, вечно готовая вспыхнуть, как порох, Серафина с утра до ночи оживляла дом то криками, то смехом. Если же вдруг почтенная матрона заболевала, ее вынужденное молчание угнетало и тревожило все семейство. Зато, когда она снова поднималась на ноги, при первой же вспышке ее гнева каждый облегченно переводил дух.
Джельсомина, десятью годами моложе сестры, но уже перешагнувшая тридцатилетний рубеж, все еще оставалась изящной, и ее не без оснований считали самой красивой женщиной в квартале. В тридцать три года Джельсомина нисколько не поблекла, тщательно следила за собой и не поддавались страсти к сладкому, погубившей старшую сестру. Впрочем, это не мешало сестрам ладить.
Глава семьи, добряк Гарофани, был неаполитанцем с ног до головы. Друзья считали, что позволь Всевышний родиться Марио не в Неаполе, а где-нибудь в другом городе, то совершил бы тем самым крупную ошибку. Среднего роста, кругленький, с кукольным личиком, густыми черными усами, которыми он тщетно старался придать себе грозный вид, синьор Гарофани не мог слова сказать, не призвав в свидетели небо и могилы предков, не посетовав на окаянное свое существование. Он никогда не принимал никаких возражений, клянясь немедленно броситься в море, если ему не прекратят перечить. Все это сопровождалось стонами, рыданиями и такой бешеной жестикуляцией, что у слушателей начинала кружиться голова. Ссоры между Марио и Серафиной достигали такого накала, что для многих соседей стали излюбленным развлечением. Каждый житель Неаполя знал торговца пиццей Гарофани. В тех местах, где Марио обычно останавливался со своим грузовичком, его появления всегда с нетерпением поджидали, и не только ради необыкновенного вкуса продукции матушки Серафины, но чтобы послушать последние новости. Таким образом, Марио стал чем-то вроде аэда перекрестков и при жизни вошел в неаполитанскую легенду.
Что касается детей, то самые младшие – пятилетний Бенедетто и трехлетняя Бруна – оставались в доме, Джузеппе четырнадцати лет и Памела двенадцати убегали с утра и возвращались в сумерках, как правило, позванивая мелочью в карманах. Девятилетнему Альфредо и семилетней Тоске разрешалось уйти не раньше полудня. Взявшись за руки, они отправлялись клянчить у туристов на раз и навсегда определенное матерью место. При этом под страхом получить такую лавину пощечин, что потребовалась бы целая вечность, они не могли расставаться ни под каким предлогом даже на минуту. Двое старших, Альдо и Лауретта, были гордостью родителей. Во всем старом Неаполе трудно сыскать парня и девушку красивее. В двадцать пять лет кареглазый кудрявый Альдо сводил с ума барышень, имевших несчастье его слушать, и держал в страхе всех матерей старого города. Альдо отличался живым умом и сообразительностью, и считалось, что он способен справиться с любым, даже самым деликатным делом. Так считалось, по правде же говоря, в действительности никто на сей счет ничего определенного сказать не мог, ибо Альдо ненавидел всякую работу. Молодой человек полагал, что если бы Господь пожелал сделать его тружеником, то ни за что не позволил бы родиться в Неаполе. Болтаясь целыми днями по родному городу, руки в карманы, нос по ветру, Альдо в конце концов всегда оказывался в порту, где без особого нетерпения вместе с такими же молодыми бездельниками ожидал, пока Всевышний проявит доказательство своего расположения, послав туристов, из которых всегда можно вытянуть несколько лир. Большего, считал он, ему и не требовалось.
Восемнадцатилетняя Лауретта жила вместе с мужем, двадцатичетырехлетним Джованни Пеллиццари. Поженились они всего год назад. Лауретта вносила свою лепту в семейный бюджет, продавая в городском саду лимонад. Что касается Джованни, то он, если можно так выразиться, занимался тем же ремеслом, что и Альдо, то есть в основном водил иностранцев по Неаполю, но не брезговал также и множеством других мелочей, неособенно, правда, приветствуемых законом.
Рокко Эспозито, муж Джельсомины, казался слишком высоким для неаполитанца, и, если бы не соседство Марио, он бы наверняка прослыл болтливым. Унаследовав от какого-то предка пьемонтца страсть к изготовлению всяческих поделок, а от отца – непреодолимую лень, Рокко пытался как-то примирить эти взаимоисключающие склонности, стряпая уродливые и дешевые неаполитанские «сувениры» и предлагая их не слишком взыскательным иностранцам. Он обожал свою Джельсомину и глубоко страдал, что у них нет детей.
Дино Гарофани, младший брат Марио, резко отличался от прочих членов семьи. Ростом чуть ли не метр восемьдесят, сухой как палка, он к тому же и говорил крайне мало, но уж если решался открыть рот, его советы на поверку всегда оказывались превосходными. Упорный труженик, Дино был занят тяжким рыбацким трудом. Он мечтал уж если и не разбогатеть, то по крайней мере скопить что-то на черный день – желание, совершенно непонятное родне. Жил Дино особняком. Работа заставляла его подниматься чуть свет, а потому и ложиться пораньше, и в результате Дино виделся с домашними разве что за ужином. Рыбака все любили, но немного побаивались. Многих смущало, что Дино так и не обзавелся женой, но мужчины объясняли эту странность крайним эгоизмом и любовью к независимости. Более романтичная Серафина шепотом говаривала, что в жизни ее деверя есть некая тайна и он якобы верен какой-то давней любви. Но никто так никогда и не рискнул расспросить самого Дино, чьи редкие вспышки почти безмолвного гнева приводили родню в трепет. Каждый почел за лучшее не касаться столь деликатного вопроса.
В целом же, несмотря на ужасающую тесноту, весь этот народец, толкущийся по вечерам в четырех маленьких комнатках и кухне, жил в величайшей гармонии, и никто не припомнит ни единой мало-мальски серьезной ссоры между ними, если не считать, конечно, давнего, но грандиозного скандала, вспыхнувшего перед женитьбой Лауретты и Джованни.
Года за полтора до описываемых событий кумушки Сан-Маттео предупредили Серафину, что ее дочь завела роман с Джованни Пеллиццари. Между тем если синьора Гарофани и смотрела с полнейшей снисходительностью на художества старшего сына, то репутацию дочери блюла неукоснительно. Услышав такое, она решила последить за Лауреттой и вскоре убедилась, что та действительно встречается с Джованни. Пылкость поцелуев молодых людей красноречивее всяких слов сказала почтенной матроне, что ее крошке в этой истории терять почти, а то и вовсе нечего. Это потрясло ее до глубины души. Серафина вернулась домой в дикой ярости, тем более страшной, что она, против обыкновения, не сопровождалась ни криками, ни слезами. Когда Лауретта пришла домой и, как обычно, подставила матери щеку для вечернего поцелуя, та для начала отвесила ей такую оплеуху, что девушка шлепнулась на пол, от удивления даже не
