– Да ведь Шауб только-только поехал с женой в больницу. У нее, понимаете ли, завелась в животе какая-то пакость, и никто толком не понимает, в чем дело. С моей покойной Леони вышла такая же штука, и она от этого померла. Все эти истории с брюхом, скажу я вам, всегда скверно кончаются.
– А вы не знаете, когда Шауб вернется?
Рабочий пожал плечами.
– Он не работает, так что вполне может болтаться в Люцерне сколько душе угодно – никто слова не скажет. Верно?
– Не работает? Да сколько же Шаубу лет?
– Я думаю, лет пятьдесят или около того…
– И давно он не работает?
– Да два года, может, два с половиной… По-моему, Шауб получил наследство, но вообще-то он мужик не болтливый, да и мне лезть с расспросами не с руки, точно? Всяк по-своему лямку тянет…
Сенталло пешком спустился в Люцерн. Раз Шауба нет дома – у него целый день впереди, все равно раньше завтрашнего утра возвращаться нет смысла. А странно все-таки, что Шауб вдруг ушел с работы… Тем более, что уж в банке Линденманн ни охранник, ни шофер разбогатеть никак не может… Больше всего Сенталло смущали слова рабочего о том, что Шауб перестал работать как раз два – два с половиной года назад, то есть именно в то время, когда его, Людовика, приговорили к семи годам тюремного заключения. Неужели Франц Вертретер опять угадал верно? Но даже если он прав, Рудольф Шауб – слишком ограниченный тип, чтобы организовать в одиночку такую ловкую авантюру. Он мог лишь выполнять чье-то поручение… Но чье же?
Добравшись до перекрестка Гундольдингенштрассе, обозначающего границу города, Людовик уже сильно устал. Едва волоча ноги, он все же добрел до конца улицы и сел в автобус, который и доставил его на набережную Швейцерхоф. Людовик по обыкновению уселся на лавочку под деревьями, как вдруг ему пришло в голову, что следовало бы снова повидать господина Шмиттера и рассказать ему обо всем, что произошло с тех пор, как они виделись в последний раз. Людовику очень хотелось показать прежнему благодетелю, что тот совершенно напрасно отказал ему в доверии. Великолепный реванш в перспективе! Сенталло не сомневался, что, сумей он убедить управляющего персоналом, тот очень поможет, если вор и в самом деле – один из служащих банка Линденманн. Людовик вскочил – ему не терпелось сразу осуществить такой многообещающий замысел, но быстро прикинул, что еще только пять часов, а господин Шмиттер возвращается домой не раньше, чем в двадцать минут восьмого. Так что же делать до тех пор? И в конце концов, почему бы не зайти прямо в банк, тем более что это совсем рядом? Конечно, не исключено, что появление там Людовика вызовет некоторый ажиотаж, но разве инспектор не советовал ему как можно больше привлекать внимание? Если преступники действительно скрываются в самом банке, вне всякого сомнения, внезапно увидев Сенталло, они запаникуют. И чем черт не шутит, быть может, это ускорит события?
Швейцар, Эрни Дюбак, сразу узнал Людовика и, не в силах сказать ни слова, широко открыл рот от изумления. Это не укладывалось в голове. Любак просто не знал, как себя вести. Застигнутый врасплох, швейцар пытался сообразить, то ли перед ним беглый каторжник, то ли налетчик, задумавший новое ограбление. А вдруг по долгу службы он обязан наброситься на этого самоуверенно улыбающегося молодого человека или поднять тревогу?
– Что, Эрни, никак не можете меня признать?
Профессиональная привычка и годы безропотного подчинения сделали свое дело, и Дюбак машинально ответил:
– О, разумеется, господин Сенталло! Здравствуйте!
Еще не успев договорить, швейцар еще больше перепугался. А что, если этот тип совершит новое преступление, и его, Эрни, сочтут сообщником?
– Я хотел бы повидать господина Шмиттера.
Только этого не хватало!
– Я думал, вы… в… в…
– Я там был, Эрни, был, да вышел.
– Но как же так?
– Вероятно, кто-то сообразил, что я этого не заслуживаю.
Дюбак с облегчением перевел дух. Так-то оно лучше. Впрочем, он всегда хорошо относился к Сенталло.
– Чертовски рад! Я никогда по-настоящему не верил в вашу виновность.
– Спасибо.
– Клянусь вам, это правда! Мне не раз случалось говорить тутошним дамам и господам: «Я хорошо знаю Людовика Сенталло и, нравится вам это или нет, но не может быть, чтобы он вдруг превратился в гангстера. Во-первых, я бы это заметил – мы ж чуть не каждый день с ним болтали. Господин Сенталло – славный малый, а вы ему причинили немало огорчений. Думаете, бандит стал бы терпеть все, что вы с ним выделывали?» Но вы же знаете людей! Ничего не желают понимать, и потом, честно говоря, я думаю, в глубине души им льстило, что у них такой знаменитый коллега. Ну, понимаете, чтобы похвастаться перед знакомыми! Так вы хотите видеть господина Шмиттера?
– Да, это доставило бы мне большое удовольствие.
– Так я позвоню напрямую – нечего тревожить телефонистку, а то она, чего доброго, весь банк переполошит!
Теперь, когда первые волнения миновали, швейцар снова преисполнился ощущением собственной значимости, тем более, что ему предстояло выполнить такое важное поручение. С самым торжественным видом он поднял трубку и сообщил секретарше Энрико Шмиттера, что он должен сообщить ее шефу нечто сугубо конфиденциальное, а потому настоятельно просит ее не подслушивать, когда господин Шмиттер подойдет к телефону, и таким образом соблюсти элементарные правила вежливости и такта. Паула Келлер, секретарша управляющего персоналом, услышав подобные, совершенно излишние, на ее взгляд, рекомендации, выложила Эрни все, что о нем думает, а тот внутренне ликовал – все пятнадцать лет их знакомства он терпеть не мог Паулу. Вдруг насмешливое выражение исчезло с лица швейцара, и по тому, как почтительно он вытянулся, Сенталло понял, что господин Шмиттер снял трубку. Людовику очень хотелось бы знать, что говорит управляющий, но волей-неволей приходилось довольствоваться ответами Дюбака.
– Ну, конечно, естественно, господин директор… Вы же понимаете, я бы никогда не позволил себе… Вас хочет видеть один молодой человек, и мне показалось разумным отвести его к себе в швейцарскую, чтобы не тревожить персонал… Понимаете, дело в том, что это Людовик Сенталло, господин директор… Да, он тут, рядом со мной… Да, прекрасно, господин директор… Выглядит отлично, я бы сказал, в блестящей форме… да, очень раскован… и даже любезен… короче, совсем, как прежде, до своего несчастья… Да-да, господин директор, вы можете положиться на меня! Максимум такта и деликатности… маленькая дверь сзади… лестница «Цэ»… К вашим услугам, господин директор…
Когда Дюбак вешал трубку, по его довольному лицу можно было вообразить, будто они с Энрико Шмиттером – старые друзья. С чуть-чуть снисходительным видом он повернулся к Людовику.
– Господин Шмиттер примет вас, но нам придется соблюсти некоторые предосторожности. Надеюсь, вы сами понимаете… Так что не угодно ли следовать за мной?
Они вместе вышли из банка и, обогнув здание, по Фриденштрассе подошли к двери, предназначенной специально для директората. Нельзя же допустить, чтобы начальство, приходя на работу, смешивалось с толпой служащих! Друг за другом Дюбак и Сенталло поднялись по довольно темной лестнице на три этажа, и на площадке четвертого швейцар тихонько постучал в дверь. Людовик услышал голос господина Шмиттера, и сердце у него учащенно забилось. Эрни распахнул дверь, пропуская посетителя, и поспешил вернуться на место, не сомневаясь, что значительно вырос во мнении управляющего персоналом.
Энрико Шмиттер встретил Сенталло с нескрываемым недовольством.
– Я удивлен, Людовик, что, невзирая на мои рекомендации, ты все же пришел в банк… а ведь я тебе объяснил…
Но Сенталло перебил управляющего:
– Простите, господин директор, но то, что я должен вам сообщить, не терпит отлагательств…
