подумали, что, если ты возьмешь мэрию, все обойдется. Теперь, когда дон Лючано мертв, никто не расскажет им, что произошло.
– А Виргилий?
Венацца вытянул свои огромные ручищи:
– Его я беру на себя.
– А полицейские?
– Ими тоже займутся, – сказал Аттилио.
– А когда немцы уйдут?
– Я вновь стану мэром, а ты будешь моим помощником. Будем работать вместе, как в старые добрые времена. Идет?
Марио не ожидал такой удачи, но постарался не показывать свое удовлетворение.
– Остается еще убийство дона Лючано. Пока неизвестно, кто его убил, жизнь в Страмолетто никогда не станет прежней, Аттилио. Нельзя забывать, что в Страмолетто живет убийца. Не то чтобы я жалею дона Лючано, но преступление есть преступление!
– Когда Страмолетто освободят, мы сами разберемся в этом деле, и убийце придется покинуть деревню.
– Ты уверен?
– Да.
– Хорошо. В таком случае, договорились.
Бьянка достала бутылку вина, и хотя во всей деревне от пушечных залпов сотрясались стены и вылетали стекла, из дома Веничьо доносился веселый перезвон стаканов.
Сидя на кухне, Феличиана и Данте пили граппу и слушали грохот дальнего боя. Синьора Каралло поставила свой стакан.
– После войны я займусь делом, о котором уже давно мечтаю, – буду писать поваренную книгу!
Комиссар пожал плечами:
– После войны? Кто вам сказал, что мы доживем до этого времени?
– Именно тогда, когда все под угрозой и все катится в гибельную пропасть, нужно строить будущее. После победы…
– Чьей?
– Какая разница? Победа не принадлежит никому. Но, к сожалению, с начала времен люди не могут понять этого, несмотря на огромный ужасный опыт.
– Я всегда боялся смерти, Феличиана. Однако я чувствую, что если она настигнет меня в вашем обществе, мне не будет страшно…
Толстуха взволнованно поглядела на своего гостя – тот улыбнулся ей. Она тоже улыбнулась. Они поняли, что отныне, живые или мертвые, они больше не расстанутся. Чтобы рассеять легкое смущение, Бутафочи заговорил:
– Судя по вашему «минестроне а ля романа», вы напишете замечательную книгу. Но вынужден заметить, что вы забыли добавить туда шалфей.
– Не вижу никакой необходимости.
Он подскочил:
– Но это нарушает традицию!
И они бросились в увлеченную дискуссию по вопросу совместимости шалфея и «минестроне а ля романа». А в это время горели города, взрывались мосты, жители покидали свои дома, а по дорогам Атилии шли люди из Висконсина, Огайо, Па-де-Кале, Савойи, Вюртемберга или Баварии, не зная ничего об этих прекрасных пейзажах, среди которых они умирали…
Барбьери и Пицци, крадучись, подошли к окну школы и заглянули внутрь. Пицци проворчал:
– Эта свинья ни о чем не беспокоится. Пошли, Николо, придется помешать ему переваривать пищу!
Они бесшумно приблизились к двери и, внезапно распахнув ее, ворвались в комнату. Но вопреки их ожиданиям, ни Феличиана, ни Данте не выглядели испуганными. Комиссар строго спросил:
– Прежде чем входить, принято стучаться! Что вам угодно?
Они переминались с ноги на ногу, не зная, как себя вести.
– Мы пришли предупредить, что уезжаем в Фоджу.
– Вам удалось найти колеса от машины?
– Нет. Мы пойдем пешком.
– Отлично. Счастливого пути!
Пицци рухнул на единственный стул.
– Вот-те на! Счастливого пути! Как тебе это нравится, Барбьери?
– Наглец!
– На мой взгляд, мы ему надоели еще больше, чем он нам.
По наглому тону Бутафочи понял, что не сможет так легко от них избавиться.
– Что вы собираетесь предпринять?
Пицци ответил:
– Просто-напросто взять тебя с собой!
– В Фоджу?
– В Фоджу.
– Пешком?
– Пешком.
– Вы меня удивляете.
– Ничего. Пошли!
Пицци вынул револьвер:
– Лучше не заставляйте меня применять силу!
– Но ведь тогда будет много шуму, не так ли?
– Я умею пользоваться рукояткой – это тише. Ты не представляешь, как мне удавалось изуродовать лица с помощью рукоятки.
– Хорошо. Я иду.
– Никонец я слышу разумную речь. Я был уверен, что ты не захочешь расстаться с нами.
Феличиана ни единым жестом не возразила против грубого вмешательства, и Данте даже показалось, что ее совсем не волнует происходящее. Но, перехватив ее взгляд, он успокоился.
Прежде чем выйти и погрузиться в опасную темноту ночи, Барбьери осторожно огляделся по сторонам. Убедившись, что все тихо, он подал знак Пицци. Тот подошел, толкая комиссара перед собой.
– Эй, Николо, толстую мамашу оставим здесь?
– Хватим с нас тяжелого груза.
– А она не устроит нам какой-нибудь гадости?
– Ты ее видел? У нее так трясутся поджилки, что она не скоро будет в состоянии выйти из дома. Пока она предупредит остальных, мы будем далеко!
Но вопреки их расчетам, они не ушли далеко. В километре от Страмолетто их пригвоздил к месту громовой голос:
– Музыка, вперед!
Они не видели музыкантов, но их окружали со всех сторон аккорды «Фуникули-Фуникула», беспорядочные, но искренние. Какофонию дополнял хохот Бутафочи. Полицейские окаменели, силясь понять, что происходит. Этот смех и насмешливая музыка в темноте, таящей смерть, приобретали неземное величие. Вскоре, не переставая играть, музыканты окружили беглецов, и Черные Рубашки узнали Аттилио Капелляро, Джанни, Веничьо, Венацца, Бонакки, де Беллиса и Бергасси. К ним, задыхаясь от бега, приближалась учительница. Пицци злобно сказал:
– Это толстая! Если бы ты меня послушал, Николо…
