Луиса, чтобы не дать ему ознакомиться с этой грязной писаниной. В это время ко мне подошел дон Амадео. Он возвращался с арены с газетой в руках и выглядел ужасно расстроенным.
— Читали, дон Эстебан?
— Да.
Рибальта сжал кулаки.
— Если бы я только мог добраться до того, кто это подстроил! С какой настырностью нас преследует этот подонок… Клянусь Богом, я бы не пожалел нескольких тысяч песет, лишь бы выяснить, кто эта скотина!
— Во всяком случае, дон Амадео, ни слова об этом нашим тореро. Хорошо? Уничтожьте эту пакость. А я сделаю даже невозможное, чтобы Луис и другие ни о чем не узнали.
— Естественно. Во всяком случае все места раскуплены. Так что с финансовой точки зрения удар не сработал, однако не вызывает сомнений, что статья разгорячила публику, и если дон Луис окажется, к несчастью, не на высоте…
— За Луиса можете не беспокоиться.
Дон Амадео долго молча смотрел на меня, потом протянул руку:
— Без вас, дон Эстебан, дело неизбежно закончилось бы катастрофой.
Смутно припоминаю, как я выкручивался, когда Луис и его товарищи стали расспрашивать меня о сообщениях прессы. Во всяком случае, мне удалось отвлечь их от этой темы и сосредоточить внимание на предстоящем бое.
— Тренировки кончились, amigos. С сегодняшнего дня начинается серьезная работа. Не стоит впадать в заблуждение. Животные здесь трудные, но без выкрутасов. Так что вы сможете продемонстрировать все свое умение. Я безгранично верю в каждого из вас. Теперь придется всякий раз добиваться бесспорной победы, иначе не удастся получить такие гонорары, каких вы все заслуживаете. Впрочем, я нисколько не сомневаюсь, что вас ждет шумный успех.
Я поднялся в комнату Луиса — пора помогать ему одеваться. На лестнице я столкнулся с Консепсьон, возвращавшейся с прогулки по городу. Я был настолько взвинчен, что заметил ей довольно сердито:
— Я надеялся, что ты позавтракаешь с нами… А ведь тебе прекрасно известно, как Луис любит, чтобы перед боем все собирались вокруг него.
— В это время я не голодна… К тому же тореро не я, а он. И вообще Луис не нуждается в двух кормилицах.
И, показывая мне злополучную газету, она спросила:
— Читал?
— Чудовищно!
— Да, но тут не одно вранье.
Я задохнулся от возмущения.
— Как? Ты… ты можешь…
— Попробуй только сказать, что это не так, Эстебан! Эту статью написал кто-то, хорошо знающий Луиса… почти так же хорошо, как ты…
Я услышал, что Вальдерес поднимается по лестнице.
— У меня нет времени спорить с тобой, но немедленно спрячь эту мерзость… Пусть ни о чем не догадывается хотя бы до конца боя!
Консепсьон взглянула на меня с нескрываемой враждебностью и проскользнула в комнату.
Я шнуровал панталоны Луиса, как вдруг в памяти моей всплыло замечание Консепсьон насчет статьи, и тут только до меня дошло, что она подозревает, не я ли это написал. Потрясение оказалось столь сильным, что его не удалось скрыть от моего друга.
— Что с тобой, Эстебан? — спросил он.
— Пустяки. Старею я, Луис, вот и не могу сдержать волнение.
Луис рассмеялся.
— Значит, теперь я должен поддерживать в тебе боевой дух?
Оставив куадрилью в часовне у арены, я побежал на свое обычное место за барьером. Марвин уже ждал.
— Скажите, дон Эстебан, вы, случайно, не знаете, в чем причина таких яростных нападок на дона Луиса?
— Нет, и это бесит меня больше всего!
Дон Фелипе задумался.
— Странно все-таки… На моей памяти афисьонадо еще не было ни разу, чтобы подобную убойную мерзость печатали прямо перед корридой. Такие вещи выходят далеко за рамки критики. Автор ненавидит вашего подопечного до такой степени, что готов на любой риск, лишь бы его погубить.
— В любом случае он опоздал. Посмотрите вокруг — зал переполнен.
Дон Фелипе покачал головой.
— Если хотите знать мое мнение, дон Эстебан, этот листок нарочно выпустили в последний момент. Автору плевать на финансовую сторону дела. Нет, кто-то хочет совсем другого — глубоко взволновать дона Луиса, ослабить его.
— Но ведь тогда это попытка убийства?
— Боюсь, что так, дон Эстебан.
Оставив Марвина, я побежал к своей куадрилье, уже готовившейся к параду. С первого взгляда я заметил отсутствие Луиса.
— Где он? — спросил я у Ламорильо.
— У часовни. Собирается с силами перед схваткой.
Увидев, что Луис читает этот проклятый листок, я почувствовал, что у меня останавливается сердце. И тут же меня охватил страшный гнев: каким образом он получил чертову газету? Я подскочил к Вальдересу, вырвал из рук бумажку и, дрожа от злости, завопил:
— Кто посмел тебе это дать?!
Ровным и спокойным голосом, странно контрастировавшим с терзавшим меня отчаянием, Луис ответил:
— Консепсьон.
Глава четвертая
Я почти не видел, как Луис обрабатывал первого быка. Ответ друга погрузил меня в какое-то полуобморочное состояние. Наверное, так боксер, распростертый на ринге, как сквозь туман слышит крики, видит всполохи света, но тщетно пытается сообразить, где находится, и никак не может очнуться. Когда я вернулся на свое место за барьером, дон Фелипе спросил:
— Что с вами произошло, дон Эстебан? Я уже начал волноваться… Э-эй, дон Эстебан, вы меня не слышите?
— Прошу прощения… Сам не пойму, в чем дело, но никак не могу сосредоточиться.
— Меж тем сейчас самое время — дон Луис замечательно ведет бой.
Огромным усилием воли я попытался стряхнуть оцепенение, охватившее меня после того, как Луис произнес имя той, что, невзирая на мой запрет, дала ему прочитать гнусный листок, рискуя выбить из колеи перед самым выступлением. Неожиданно до меня донесся бешеный рев восторженной толпы. Многоголосый хор прославлял Валенсийского Чаровника, выступавшего на сей раз в необычно сдержанной для него и еще более совершенной манере. Каждое движение удавалось на славу, а поразительная четкость рисунка боя достаточно красноречиво свидетельствовала о мастерстве и таланте матадора. Публика мгновенно почувствовала мастера, и каждый взмах плаща сопровождали восторженные «оле!» такой мощности, что Луис буквально взмывал на этой волне. Перед терцио, последней частью корриды перед жертвоприношением, мой подопечный подошел взять мулету и шпагу. Лицо его сияло.
