— Попробуйте что-нибудь сделать, дон Эстебан. Этот человек сошел у ума!
— Луис! Ламорильо! — изо всех сил заорал я. — Остановите его! Удержите! Прикройте!
Вальдерес и все остальные наконец сообразили, что творится неладное и связано это с Хорхе. Очевидно, их тоже поразило невероятное поведение товарища, все ближе подходившего к быку, словно в желании потрогать его рукой. Теперь уже все зрители вскочили с мест и молча наблюдали за происходящим. Каждый из этих тысяч людей уже почувствовал, что на арену вышла сама смерть. Луис и другие бросились к быку, развернув плащи и громко крича, чтобы отвлечь быка, пристально смотревшего на Гарсию. Бык наклонил голову. Кровь, стекавшая с моррильо[33], пурпуром окрашивала черную шкуру. Четыре мощных ноги, казалось, вросли в песок. Этот громадный бык с увенчанной убийственными рогами могучей головой олицетворял сейчас саму смерть, причем смерть, явившуюся из глубины веков, полную беспощадной жестокости, свойственной первым языческим божествам. Вцепившись в барьер, дон Фелипе, дон Амадео и я созерцали это невероятное зрелище. Я так кричал, что сорвал голос. Долю секунды мне казалось, что Ламорильо подоспеет вовремя. Увы! Бык кинулся, а Гарсия даже не подумал отскочить, словно он вообще не видел зверя. Скорее почувствовав, чем услышав, звук удара, я закрыл глаза. Вопль, рванувшийся к залитому солнцем июльскому небу, раздирал мне сердце. Я еле разомкнул веки. Луис и Ламорильо уводили быка. Тело Гарсии неподвижно лежало на песке, и мне сразу стало ясно, что надежды нет. Хорхе положили на носилки и понесли в медпункт.
Против всех правил, я не присутствовал при схватке Луиса с быком, убившим Хорхе Гарсию, а поручил передать матадору шпагу и мулету перед финальным терцио дону Амадео.
Хорхе уложили на плащ. Повязка плохо прикрывала страшную рану, зиявшую в животе. В скрещенные руки вложили четки. Гарсия напоминал сейчас одно из тех надгробных каменных изваяний, чье вечное безмолвие заставляет любопытных невольно понизить голос. Хорхе потерял очень много крови, и теперь его лицо приобрело желтоватый оттенок, свойственный мумиям. Каждый раз, когда кто-то открывал дверь, до нас доносился глухой шум с арены.
— Ничего не понимаю, — все время повторял хирург. — Такой смерти я еще ни разу не видел… Он вел себя, как на пляже… Можно подумать, это самоубийство!
— Не надо, доктор, прошу вас. Гарсия ни за что не стал бы кончать с собой!
— Тогда почему он даже не шевельнулся, чтобы избежать удара?
— Я уверен, он просто не видел быка… и не знал, где тот находится…
Старик поглядел на меня поверх очков.
— Если бы не мое уважение к вам, дон Эстебан, я подумал бы, что вы надо мной издеваетесь.
— Поверьте, я бы никогда себе этого не позволил. Да и момент, согласитесь, не очень подходящий.
— Тогда, клянусь Сант-Яго, не понимаю. Объясните же мне, каким образом человек с хорошим зрением, много лет сражавшийся с быками, стоя на арене, в сущности, наедине со зверем весом больше полутонны, мог не заметить этого зверя и не слышать предупреждений?
— Понятия не имею…
— Бог с вами, коли вас удовлетворяет такое объяснение, — проворчал старый хирург.
Он возмущенно отвернулся и ушел, оставив меня вдвоем с Хорхе. Для всякого, кто живет в особом мире, связанном с боем быков, смерть тореро — личный траур. Я услышал, как дверь у меня за спиной тихонько отворилась. Потом послышался перестук каблучков по плиткам пола. Консепсьон встала рядом со мной.
— Он умер сразу?
— Думаю, да.
Она с сожалением покачала головой.
— Значит, у него не было времени покаяться и получить отпущение грехов.
— В чем каяться? Какое отпущение?
— Все мы должны за что-то просить у Бога прощения, Эстебан.
Консепсьон говорила, а я вглядывался в ее лицо. Ни слезинки, ни тени скорби.
— Луис выступал очень хорошо… — продолжала она, — немного хуже, чем с первым быком, — как всегда, но все же вполне достойно, и получил ухо. Так что беспокоиться о дальнейшей карьере нечего.
Вот и все, что Консепсьон нашла нужным сказать над телом Хорхе Гарсии, товарища своего мужа. Я так возмутился, что почти крикнул, указывая на мертвого:
— Ему тоже больше не о чем беспокоиться! И если бы Луис, вместо того чтобы глазеть на публику, следил за работой Хорхе (а это, между прочим, его долг), то заметил бы что-то необычное, успел вовремя вмешаться и, быть может, спас своего бандерильеро. Но на это тебе наплевать!
У нее дрогнули губы. При желании это можно было принять за улыбку.
— Эстебан… Когда погиб Пакито, Луис ведь тоже не успел прийти на помощь вовремя, но тогда ты счел это естественным. Что же теперь ты так возмущаешься из-за Гарсии?
Несмотря на то что Луис выступил блестяще, мы уезжали из Сантандера с тяжелым сердцем. Один из ребят, нанятых Мачасеро, заменил Гарсию. Но это не вызвало у Луиса ни радости, ни печали. Лишь толстый Алоха, наш основной пикадор, оставался невозмутимо спокойным. И вовсе не потому, что не жалел о гибели товарища, и не от душевной черствости — просто он был по натуре фаталистом.
— Что ж вы хотите, — говорил Рафаэль, — такова наша работа.
Незадолго до нашего отъезда зашел попрощаться дон Фелипе. Он поднялся в мою комйату, когда я заканчивал одеваться. Рибальта, Ламорильо, Алоха и я собирались ехать прямо в Мадрид, а Луис с Консепсьон отправлялись наслаждаться заслуженным отдыхом в Альсиру.
— Мне очень жаль Хорхе Гарсию, дон Эстебан… Славный был парень…
— Да, дон Фелипе, очень славный. А я еще чувствую себя виноватым в его смерти. Всю ночь сегодня не спал.
— И в чем же ваша вина?
— Хорхе покончил с быками… Ему не очень сладко жилось в Чамартине, но зато спокойно… Мне пришлось долго уговаривать его вернуться. Что теперь будет с женой и детьми?
— Ну, имея триста тысяч песет…
— Деньги, дон Фелипе, не заменят всего.
— Конечно, а кроме того, я предвижу некоторые сложности с выплатой.
— В самом деле?
— Боже мой, дон Эстебан, ведь вы должны понимать, что моя фирма не слишком обрадуется. Они получили всего один взнос, а сумма страховки огромна.
— Отвечу вам, как Алоха: таково ремесло — без риска не обойтись.
— Разумеется. И деньги были бы выплачены немедленно, если бы не кое-какие более чем странные обстоятельства, сопровождавшие смерть Гарсии. Меня, признаться, это очень смущает.
— Однако бык далеко не в первый раз расправляется с тореро…
— Несомненно, зато я уверен, что впервые тореро так подставился быку, как это сделал Гарсия… Мы не оплачиваем самоубийства, дон Эстебан, это черным по белому записано в полисе.
Я начал по-настоящему сердиться и, подойдя к гостю, отчеканил, глядя ему в глаза:
— Я всегда считал вас порядочным человеком, сеньор Марвин. Даю вам честное слово, что Хорхе и не думал кончать с собой. Если вы ищете лазейку, чтобы не…
Движением руки он заставил меня замолчать.
— Осторожно, сеньор! Вы рискуете произнести слова, которых я не смогу ни забыть, ни простить.
— Прошу прощения.
— Дон Эстебан, я думаю, вы, как и я, как и все, не могли не заметить всей странности поведения Гарсии?
— Это верно.
— Рад слышать. Тогда согласитесь, что в подобных обстоятельствах я не могу позволить своей компании выплатить триста тысяч песет, не прояснив дела.
