Сумеет ли он взять себя в руки на арене? Консепсьон застыла в неподвижности, и только ее горящие глаза все время искали мои, словно ища объяснения. Для нее я был единственным серьезным препятствием. У Консепсьон хватило ума сообразить, что я добрался до истины. А ведь всем известно, на какие уловки и хитрости способны ради достижения своих целей люди, одержимые навязчивой идеей. Я вел машину, но мне лишь с превеликим трудом удавалось сосредоточивать внимание на дороге.
Рибальта и дон Фелипе приехали в отель «Сервантес», где мы остановились, ночью. Рано утром Марвин зашел ко мне в комнату.
— Мне показалось, дон Эстебан, что я вам нужен и вы позвали меня неспроста. Я не ошибся?
— Нисколько, амиго. Луис в смертельной опасности. Помогите мне его защитить.
Детектив закурил и, выпустив через ноздри длинную струю дыма, осведомился:
— Что-нибудь новенькое?
— Еще бы!
Я рассказал ему о письмах и о том, какое вредоносное воздействие они уже оказали на тореро.
— Пакито — тот мальчик, который погиб в Линаресе во время последнего выступления дона Луиса перед отставкой?
— Да.
— Кем он был?
Я рассказал историю Пакито в общих чертах, не упоминая о материнской привязанности Консепсьон, чтобы детектив не мог сделать единственно правильного логического заключения. Рассказ явно показался ему не слишком убедительным.
— Ничего не понимаю… молодой мексиканец, по сути дела, оставшийся без родных… кому могло взбрести в голову мстить за его смерть?
— Понятия не имею. А может, под внешним желанием отомстить скрывается что-то другое?
— Возможно… Но в таком случае зачем понадобилось предупреждать дона Луиса, если этого не сочли нужным делать для Гарсии, Алохи и Ламорильо?
— Не исключено, что из какой-то утонченной жестокости… Луиса достаточно хорошо знают, преступнику, наверное, известна его нервозность, и он наслаждается страданиями жертвы…
— Значит, он видит эти страдания?
— Я уверен, что враг присутствует на выступлениях и что троих тореро убили лишь для того, чтобы вогнать Луиса в панику.
— Может быть, вы правы, но, признаюсь, я ничего не понимаю в этой истории и, если быть до конца откровенным, чувствую, что вы сообщили мне далеко не все… Нет-нет, не спорьте, дон Эстебан. Никакие ваши возражения не поколеблют моей уверенности, так что избавьте себя от лишнего труда. Во всяком случае, я постараюсь помочь вам в надежде, что завтра вечером мы выиграем сражение и, кто знает, возможно, разоблачим виновного.
Я с сомнением покачал головой.
Я быстро оделся и пошел к Луису. Он был один.
— А где Консепсьон?
— Ушла.
— В такое время?
— Она плохо спала и решила немного пройтись для разрядки. Мне бы стоило последовать ее примеру, потому что я тоже всю ночь не сомкнул глаз. От жары, должно быть.
Какой смысл отвечать ложью на ложь? Я остался с Луисом, тем более что вскоре появилась его жена. Пока матадор одевался, я караулил у входа в ванную. Консепсьон тут же обратила внимание на мой маневр.
— Опекаешь его, как наседка цыпленка? — иронически заметила она.
Я не ответил, боясь поддаться переполнявшим меня гневу и печали. Жена Луиса подошла ко мне.
— Что с тобой, Эстебанито?
Теперь ей вздумалось пустить в ход чары!
— Оставь меня в покое!
— Разве я перестала быть твоим другом?
Напрасно она настаивала — я и так изо всех сил боролся с собой, чтобы не высказать правду ей в лицо. К счастью, появление Луиса избавило меня от необходимости отвечать. Он уже заканчивал одеваться, когда в дверь неожиданно постучали. Слуга принес на подносе письмо.
— Для сеньора Вальдереса. Только что принесли.
Получив чаевые, парнишка исчез. Луис распечатал конверт.
«Готовься предстать перед Господом, Луис Вальдерес, ибо бык убьет тебя завтра».
Еще ни разу в жизни я не слышал, чтобы Луис позволил себе такие крепкие выражения. Консепсьон осенила себя крестным знамением. Перед боем вести себя так нельзя. Это значит призывать дьявола и искушать Небо. Я поспешил к телефону и позвонил дежурному. Оказалось, что письмо принес мальчишка из тех, что вечно крутятся на улице. Ни найти, ни тем более опознать его было невозможно. Положив трубку, я вспомнил об утренней прогулке Консепсьон. Наверняка, она выбрала мальчишку в каком-нибудь удаленном от нашей гостиницы квартале, дала ему несколько песет и попросила принести письмо в определенное время. Разоблачение, может быть, спасло бы Луиса от смерти, но навсегда сломило бы его. Какой мужчина не утратит вкус к жизни, узнав, что его жена — преступница и жаждет его убить? Однако я твердо решил все рассказать после корриды — и в том случае, если Бог не допустит трагической развязки, и, тем более, если дело кончится плохо.
Весь день Луис почти не выходил из комнаты. Ближе к вечеру зашел Рибальта. Заметив состояние тореро, он не стал скрывать от меня своей тревоги. В это же время приехали и прочие члены куадрильи.
На следующий день я заставил Луиса до полудня пролежать в постели, а сам, сидя рядом, читал. За все это время Вальдерес ни разу не открыл рта. Страх продолжать делать свое дело. До завтрака тореро даже не дотронулся, а когда пришло время одеваться, я заметил, что по лицу его текут струйки пота. Одеть Луиса мне удалось лишь с величайшим трудом — так резки, почти судорожны стали его движения. При этом, не желая признаться себе в этом, матадор накинулся на меня:
— Да будь же немного повнимательнее, Эстебан! Что с тобой сегодня?
Я воздержался от ответа. Обычно он просил стянуть пояс как можно туже, поскольку любил чувствовать себя подтянутым, но тут впервые потребовал обратного.
— Не сжимай так сильно! Ты что, хочешь, чтобы я задохнулся?
Я понимал, что ему трудно дышать. Предстоящее выступление с минуты на минуту рисовалось ему все мрачнее. Уже одетый, Луис сел в кресло и попросил сигарету.
— Послушай, Луис, ты же знаешь, что перед боем лучше не…
— Делай, что я говорю! Разве не я тебе плачу? А значит, слушайся и молчи!
Сейчас передо мной сидел не мой старый друг Луис Вальдерес, а несчастный, охваченный паническим ужасом человек. Меня страшно мучило то, что я ничем не мог ему помочь.
— Что за дурацкое ремесло мы выбрали… — вдруг сказал матадор тусклым, бесцветным голосом.
Итак, страх окончательно сломил его волю. Я молчал.
— Тебе-то, конечно, начихать! Ты за загородкой. Удары рогом получают другие, а ты только деньги гребешь!..
Я твердо решил выслушать и вытерпеть от этого обуреваемого страхом человека решительно все. Покинуть его сейчас было бы преступлением. Но мое молчание лишь еще больше выводило Луиса из себя.
— Отвечай! Да отвечай же!
Я старался двигаться как можно медленнее, надеясь мнимым спокойствием воздействовать на больные нервы Луиса.
— Что я могу ответить тебе, Луис? Ты меня оскорбляешь… Не знаю почему, но ты вдруг решил перечеркнуть всю нашу дружбу.
