Шарль Эксбрайя
Порридж и полента
ГЛАВА 1
В это апрельское утро, как и каждый день, с тех пор как он вышел на пенсию, проработав всю жизнь на британских железных дорогах, Генри Рэдсток надел красный спортивный костюм и быстрым шагом направился в Вилтон-парк, калитка которого находилась в какой-то сотне метров от его домика на Балбридж-роуд. Это жилье ему удалось приобрести после сорока лет строжайшей экономии средств. После часовой прогулки по парку он пришел к выводу, что несколько сброшенных граммов веса позволяют ему теперь приступить к плотному завтраку, состоящему из порриджа, яиц, колбасы и джема. Генри возвращался домой.
Рэдсток был человеком, весьма раздавшимся вширь, а кирпично-красный цвет его лица наводил на мысль о том, что в жизни он отдавал предпочтение чаю перед другими напитками. При этом Рэдсток был глуп, но пребывал в таком состоянии с таких незапамятных времен, что никто не обращал на это внимания. Уже в зрелом возрасте он женился на ирландке Люси Дромахейр, доведенной до полного изнурения работой по уборке Педдингтонского вокзала. Поскольку Господу угодно творить чудеса, то у этой далеко не блестящей пары родилась великолепная дочь Сьюзэн, которой теперь должно было исполниться двадцать четыре года, и которая в данный момент находилась в Лондоне, где сдавала последние экзамены, собираясь поступить на государственную службу.
Люси Рэдсток всегда просыпалась в тот момент, когда ее супруг закрывал за собой дверь дома, выходя на прогулку в Вилтон-парк. Тогда она вставала, чтобы ее господин и повелитель, которым она восхищалась, терпя с его стороны постоянные унижения, по возвращении с прогулки застал уже готовый брэкфэст[1]. Самым счастливым днем ее жизни был день, когда, черный от угольной пыли и пота, Генри вошел п душевую, которую она только что убрала, и попросил ее помочь снять пиджак. С этого все, собственно, и началось. В одно прекрасное воскресенье, когда они вместе гуляли по Гайд-парку, он попросил ее руки и сразу изложил свой планнинг[2] на ближайшие годы их будущей совместной жизни. Она покраснела, когда он заговорил о том, что у них как можно скорее должен появиться бэби, поскольку оба были уже не первой молодости. Работая кочегаром, Генри должен был выйти на пенсию в пятьдесят пять лет. После этого он собирался переехать вместе со своей женой в свой родной город Вилтон, в графстве Уилтшир, что в трех милях от Солсбери, в котором ему удалось приобрести в рассрочку дом. Люси была очень рада тому, что ей удалось покончить со своим жалким положением, и радостно восприняла все его предложения. Все происходило именно так, как запланировал Генри. Единственным отступлением от его планов стало рождение в их семье дочери, которую назвали Сьюзэн в честь матери Генри. Девочка очень скоро проявила признаки значительно большего ума по сравнению с родителями. Блестяще окончив школу, она отправилась в Лондон в надежде найти там себе хорошую работу. Рэдстоки очень гордились своей дочерью.
Со смертью хозяйки, у которой Рэдсток купил дом, он изменил свои политические взгляды, и после тридцатилетней приверженности коммунистам переметнулся на сторону консерваторов, и от чтения 'Дейли Мейл' перешел к чтению 'Таймс'. Эту газету он всегда разворачивал перед тем, как приступить к порриджу, и комментировал ее статьи для Люси, которая со дня их свадьбы не переставала обожать мужа.
– Видите ли, дорогая, во вступлении нашей старой Англии в Общий рынок меня шокирует больше всего то, что нам придется ездить к этим европейцам, которые, несмотря на все их претензии, кажутся мне все-таки слаборазвитыми народами.
Генри и его жена, естественно, еще ни разу в жизни не пересекали Ченнел[3], английский берег которого они считали последним оплотом цивилизации перед простиравшимся за ним миром варваров.
– Это будет очень неприятно, Генри.
– Существа, неспособные как следует приготовить яичницу с беконом или заварить настоящий чай, не могут быть высокоразвитыми людьми! Должен вам сказать одну вещь, Люси: до сих пор мне удавалось оградить себя от контактов со всякими там шотландцами или уэльсцами, и в пятьдесят восемь лет я вовсе не собираюсь отказываться от своих принципов и встречаться с людьми, живущими за тысячу локтей от этих уэльсцев, шотландцев и…
У него едва не сорвалось с языка слово 'ирландцев', но он вовремя спохватился, вспомнив, что Люси была уроженкой этой зеленой Эйре[4], появившись на свет в Ольстере, и продолжил:
– … других низших рас. Надеюсь, что Сьюзэн последует моему примеру и останется верной нашей стране.
– Я уверена в этом, Генри, иначе она была бы недостойна называться вашей дочерью!
– Я всегда видел в вас женщину с очень уравновешенным и добрым характером, Люси! Став моей женой, вы еще раз доказали это всем тем, кто на Педдингтонском вокзале считал вас из-за этого идиоткой, и я очень рад сказать вам, что с тех пор мое мнение о вас нисколько не изменилось.
Люси сложила руки так, как это делала в церкви Св. Николая, когда слушала проповеди преподобного Симмонса, и ласково прошептала:
– Благодарю вас, Генри!
После брэкфэста, оставив супругу заниматься уборкой, Рэдсток привел себя в порядок и направился на Сигрим-роуд, чтобы поговорить о последних новостях со своим другом Дэвидом Тетбери, тоже отставным служащим Королевских железных дорог, с которым он познакомился уже после своего переезда в Вилтон. Наведываться так рано к супругам Тетбери не было привычным для Генри, но сегодня день был исключительный, поскольку его дочь Сьюзэн Рэдсток сдавала последние экзамены, и ему просто необходимо было почувствовать чью-то поддержку до того часа, пока он узнает о ее успехе или провале.
Дэвид Тетбери с самого рождения был покорен судьбе. Бледный и худой, со взглядом, полным вечной тоски, он ничем не походил на того славного парня, каким был Рэдсток. Сознавая себя в жизни неудачником, Дэвид восхищался уверенностью Рэдстока в своих силах, уверенностью, которую, казалось, ни на секунду ничто не могло поколебать. В этом отношении жена Тетбери Гарриет не могла быть поддержкой своему мужу. Казалось, она появилась на свет для слез. Соседи шептались между собой о том, что она, должно быть, родилась под плакучей ивой. Во всем она могла найти предлог для того, чтобы сокрушенно вздыхать, жаловаться и думать о самом худшем исходе. Поскольку поведение мужа не позволяло ей освободиться от постоянно угнетавшей ее мрачной меланхолии, то она с жадностью набрасывалась на чтение различных хроник или новостей международной жизни. Она плакала по женщинам, зарезанным собственными мужьями, или по мужьям, от которых таким же способом избавились их жены, по детям, с которыми плохо обращаются их родители, а когда таких событий для необходимой порции скорби и слез оказывалось недостаточно, она плакала, перечитывая статьи о несчастных евреях, несчастных палестинцах или несчастных вьетнамцах. Она уже не раз предсказывала завоевание Великобритании русскими во времена Сталина, испанцами во времена Франко (которые должны были отомстить за уничтожение Непобедимой Армады[5]), во времена правления генерала де Голля – французами, которые этим завоеванием собирались смыть с себя позор Трафальгара, датчанами, когда те вдруг подняли цены на сало, затем – китайцами и, наконец, японцами, которым нужно было завоевать британский рынок. Каждый раз, когда доведенный до отчаяния Дэвид хотел ей возразить, она хваталась за голову, за грудь или за живот и заявляла, что не вынесет никаких возражений и что ей и так уж немного осталось жить. Единственным человеком, способным остановить поток ее жалоб и слез, был Рэдсток. Как только она приступала к своим бесконечным жалобам по поводу бедствий, готовых вот-вот свалиться на Объединенное королевство, Генри говорил:
– Что это вы, миссис Тетбери! Эдак вы можете оказаться не на высоте положения! Вас могут
