— Да не бойся ты, — успокаиваю его я. — Никто на твои пожухшие по осени лавры руководителя не претендует.
— Это правильно, — удовлетворенно говорит Толян. — Потому что я жесток и страшен в подавлении народных бунтов. Прям, как Иван Грозный и Петр Первый в одном лице. Расстреляю из рогатки сначала всех через одного, потом каждого оставшегося второго, после чего наберу команду профессионалов. Короче, ты чего так рано заявился?
— Дома конфликт у олдов небольшой случился, — нехотя говорю я. — А под звуки разбиваемых тарелок спится как-то не очень. Плохие сны снятся. А ты чего в такую рань?
— Дело у меня, — отвечает Толян и сморщивает невероятно таинственную физиономию. — Хочется геройской славы.
— Это в каком смысле?
— В прямом. Ты что, не знаешь про все эти взрывы в Москве?
— Ну, знаю. А что?
— Думаешь, что нашей школе ничего не грозит?
— Может и грозит, — соглашаюсь я. — Хорошо бы, конечно, чтобы она нафик взорвалась, но чтобы людей там никого не было. Еще хорошо бы туда дневник успеть подложить. Вот тогда лафа будет.
— Странный ты парень, Пупкидзе, — говорит Толян и смотрит на меня как-то нехорошо. — Тебе толкуют о том, что можно реально прославиться, а ты все несешь какую-то чушь, как малолеток: школа взорвется, дневник сгорит… Тьфу!
— Ну а ты что предлагаешь? — не выдерживаю я. — Объясни толком.
— У нас наверняка в подвале заложена бомба, — шепотом говорит Толян. — Я вчера видел две подозрительные личности, которые крутились вокруг подвала. Они еще внутрь заходили…
— Да брось ты, — говорю. — У нас же подвал опечатан.
— Ага, опечатан… Они эту бумажку сняли, зашли внутрь с каким-то ящиком, а потом бумажку обратно тем же клеящим карандашом и приклеили. Ты же знаешь эти карандаши западные. Ими что клей, что не клей — результат один.
— Помню, — отвечаю. — «Glue pen» называется. Чистый глюпень, это ты прав. Я им один раз дневник разорванный склеивал. Дня два. Четыре карандаша извел, а как папик его в руки взял, он сразу и развалился, как игра у Спартака во втором тайме.
— Что ты опять про свои дневники? — сердится Толян. — Тебе о деле говорят. Короче, надо отправляться в подвал, обнаружить бомбу и сдать ее правоохранительным органам. Понял?
— Можно и не сдавать, — говорю я. — Мы ее лучше спрячем. Мало ли что… Перед новым годом будут полугодовые контрольные, так что может и пригодиться.
— В общем, это мысль, — задумчиво говорит Толян. — Хотя и неправильная. Потому что когда мы обнаружим бомбу, придется сдать ее органам. Чтобы после этого о нас во всех газетах написали, мол, героические школьники спасли родной город. Типа, любимый город может спать спокойно и все такое прочее. А мы в многочисленных интервью дадим рекламу своему ансамблю. Теперь въехал?
— Со всей дури, — отвечаю я.
— Барабанщик Пупкин к подвигу готов? — командирским голосом спрашивает Толян.
— Ясный пень! — бодро отвечаю я, и мы отправляемся в подвал.
На двери, как я и говорил, висела табличка, опечатывающая вход в подвал. Впрочем, хорошо было видно, что ее уже отлепляли и приклеивали обратно.
— Отрывай, — скомандовал Толян.
— Почему я?
— Потому что ты подчиненный. А я — командир операции, — объяснил Толян.
Что и говорить, у Толяна начальнико-увиливательная жилка была просто в крови. Правильно мы его руководителем выбрали. Хотя нет, путаю. Это он сам себя руководителем назначил. Ну, тем более…
— Пупкин, — нетерпеливо сказал Толян. — Вот сейчас как раз самое время мировые проблемы решать. Ты чего задумался, как карась перед пробой червячка?
— А если на бумажке останутся мои отпечатки пальцев? — спросил я сурово.
— Не останутся, — авторитетно ответил Толян. — Мы их сразу сотрем. Я это в каком-то фильме видел.
— Ну ладно, — сказал я и аккуратно отклеил бумажку.
— Вот и все, а ты боялась, — прокомментировал Толян. — Только вешалка сломалась.
— Давай, уж, командир, — недовольно сказал я. — Вступай на вражескую территорию. Командиры не только приказы отдавать должны. Они обязаны первыми грудью встречать опасность.
— Если командир будет первым грудью встречать опасность, — терпеливо объяснил Толян, — то на каждого солдата придется по пять-десять командиров заводить. Эдак никаких народных денег не хватит.
— Ты что, хочешь сказать, что я за тебя все закоулки в подвале должен обшарить? — возмутился я.
— Ну почему это все? Семь-восемь, не больше. Больше там просто нет.
— Да ну тебя, — сказал я и вошел в подвал.
Из-за двери послышался голос Толяна:
— Ну что, Пупкис, бомбу там не видать?
Я сначала решил не откликаться, потому что Толян уже обнаглел — дальше некуда. Но потом подумал, что хорошо бы его немножко разыграть. Поэтому внимательно обозрел подвал, нашел какую-то старую доску, взял ее, дико заорал и с размаха грохнул доской по пустой железной бочке, которая стояла недалеко от двери. В помещении подвала звук получился такой громкий, что казалось — взорвалась небольшая бомба. Толян за дверью затих. Я ждал.
— Пупкин, — раздался из-за двери голос Толяна (он так, зараза, и не вошел). — Вася! Василий! Ты живой?
Я молчу и только посмеиваюсь про себя.
— Васек, ну не молчи! Тебя ранило? — продолжал завывать Толян.
Я стою и жду. Интересно, что Толян собирается делать?
— Может за помощью побежать? — раздумывает Толян вслух. — Нет, не пойдет. Если Васек подорвался, тогда надо сматываться и рот на замок, а то мне люлей надают и точно из школы выгонят.
После этого минуты на две воцарилось молчание, затем дверь чуть-чуть приоткрылась и в ней показался нос Толяна. Тут я не выдержал и ка-а-а-ак отвешу ему по носу здоровенную плюху, чтобы друга не предавал.
— Ай, — взвизгнул Толян, добавил две-три ненормативные, как говорит училка русского, лексики, упал на спину и затих.
Я выглянул за дверь. Лежит, красавец. Раскинул руки и лежит. Типа умирает.
— Как умирается? — интересуюсь я.
Толян открыл глаза, посмотрел мутным взором и говорит: — Васек! Так ты — живой!
— Ага, — отвечаю. — Только немного ранен осколком вражеской бомбы.
— А почему не откликался, когда я тебе звал? — тем же слабым голосом спрашивает Толян.
— Занят был, — объясняю я. — Ремонтировал поломанный в процессе взрыва часовой механизм.
Тут до Толяна начинает что-то доходить.
— Так это ты нарочно? — рычит он, и в глазах начинают появляются признаки коровьего бешенства.
— Разумеется, — спокойно говорю я. — Ты же меня подставил в чистом виде. Решил моими руками героем стать.
