— Да, — кивнул адмирал. — В смысле не совсем, — уточнил он. — Русские сами поставили нас в известность. Предлагают включить в экипаж «Мурены» наших ученых.
— И что же, — оживился генерал Майерсон, — у вас есть кандидатуры? Надеюсь, вы не отказались от предложения?
— Не отказались. Я рекомендовал им майора Барта и сержанта МакГрегори с его группой.
— Понятно — шесть ученых-спецназовцев. Вы считаете русских идиотами?
— Они нас считают идиотами. Предлагают включить в экипаж «Мурены» американских ученых, а конкретно — Олега Антонова и Свинтицкого, не имеющих к океану никакого отношения русских, которые недавно стали американцами.
— Ясно, но в одном вы не правы, адмирал. Настоящий ученый, чем бы он ни занимался, всегда имеет прямое отношение к океану и звездам. Если он отстранен от этих величин, то это не ученый, а преступник, внедрившийся в науку, негодяй по сути.
— Да, — согласился с генералом адмирал, — наука — это сборище негодяев, последнее прибежище, как говорится. Я приму предложение российской стороны и, если Антонов и Свинтицкий согласятся, приглашу их к нам на «Александрию Египетскую», а затем передам на «Град Китеж». В конце концов, наши страны союзники.
Начальник отдела модификаций, генерал ФСБ Тарас Веточкин разговаривал с главным оперативным аналитиком отдела, своим подчиненным, полковником Хромовым о погоде за бортом и о «шастающих туда- сюда по всему миру» американцах.
— Погода никуда не годится, — сообщил Веточкину Хромов, одетый в арктический комбинезон, рассчитанный на 80 градусов низкой температуры. — Хуже чем в мартовской Москве.
— Ничего, — успокоил его Веточкин, — скоро потеплеет. На дне всегда не так, как на поверхности. Здесь, у нас, — он указал на огромную свинцовоокую полынью, в которой находился «Град Китеж», — на дне тепло, а вот на экваторе дно прохладное. — Он повернулся к проходившему мимо офицеру из подразделения «Касатки»: — Вам нравится Арктика?
— Так точно, — доложил ему офицер, — превосходная система подводно-надводного прослушивания. Думаю, что у друзей, — офицер кивнул в сторону американской эскадры, — такой нет.
— Все у них есть, — огорчил моряка Веточкин, — даже то, чего нет у нас, тоже есть.
Научный руководитель космических программ России академик Борнео Наум Васильевич, назначенный правительством и Президентом России научным руководителем экспедиции в квадрат «Улья Шершней», разговаривал с зампредседателя ЮНЕСКО, виднейшим океанологом, прикрепленным к ОМ ФСБ России, Стронгиным Львом Аксеновичем о звездах и океане. Они сидели рядом напротив экрана системы глобального слежения «Небо-вода» в рубке с аналитическим биоэлектронным центром «ПГ».
— Скажите, Наум Васильевич, вы доверяете науке? — ошарашил академика вопросом океанолог Стронгин и бросил настороженный взгляд в сторону «ПГ».
— Частично, — тоже покосился в сторону «ПГ» академик Борнео. — Наука — честное действие, хотя и приблизительное, то есть абсолютно лживое. Вы, конечно же, замечали, что основные аргументы в науке начинаются со слов «принято считать», «считается», все как в мафии, круговая порука. — Он снова бросил взгляд на «ПГ» и огорченно пробормотал: — Молчит.
Шел эксперимент: сможет ли биоэлектронный разум самостоятельно смоделировать алгоритм возникновения в слове таких эмоций как юмор, скептицизм, гнев, зависть, скрытое коварство, обида, отчаяние и тому подобное, это во-первых, а во-вторых, была предпринята попытка вовлечения «ПГ» не в примитивный диалог «вопрос-ответ», «задание-исполнение», «иди ко мне-по-шел вон», а в более сложный, орнаментально-репликтивный, с элементами непредсказуемости. Если упростить объяснения, то персонал, обслуживающий «ПГ», пытался сделать его «эксклюзивным индивидуалом с признаками творческого вдохновения и депрессивно-подпитывающих моментов».
— Вполне возможно, — пожал плечами Стронгин, — что это и есть проявление его индивидуальности. Почему он должен непременно говорить? Получается, что мы отучаем его от заданности заданностью, ожидаем ожидаемого.
— Ну да, — смутился Борнео, — это все Арктика. Северные широты склоняют к авторитаризму. Впрочем, — подавил в себе смущение Наум Васильевич, — южные тоже. Давайте вернемся к нашему разговору о доверии и недоверии науке. Внешнее доверие науке жизненно необходимо, это в первую очередь вопрос финансирования и условий для спокойной работы под защитой власти, в конце концов она без нас никуда негодная, но сама себе наука никогда не доверяла и доверять не будет. Я, конечно, говорю не о поденщиках и уж тем более не о ее поклонниках потребительского класса. Элиту влечет и вдохновляет эксперимент. Чтобы проверить свою гипотезу о катастрофе, мы готовы ее спровоцировать и умереть удовлетворенными при ее подтверждении. Видимо, кто-то там, — Борнео ткнул пальцем в потолок рубки, — заинтересован в результате этих опытов.
— Быстрее всего там. — Стронгин постучал ногой по полу и, кивнув в сторону потолка, объяснил: — Там слишком увлечены бесконечностью… О! Кажется, нам что-то хочет сказать индивидуал-самоучка.
— Болваны, — сообщил репродуктированным синтезсиликоновым голосом «ПГ» и подчеркнул сказанное бегущей по экрану строкой: — Я так и знал, что все люди болваны, давно исчерпавшие свой мизерный КПД, и паразиты на теле планеты.
— Придурок, — умилился Наум Васильевич, с отеческой заботой глядя на субстанционный блок развития биоэлектрического разума, — салажонок в период полового созревания.
— Максималист сопливый, — поддержал представителя своего вида Лев Аксенович Стронгин.
— Глубина здесь небольшая. Там, где хребты, всего-навсего четыреста метров, ну а в ямах поглубже будет, все четыре тысячи метров, — объяснил командир подводной лодки «Мурена», капитан первого ранга и ученый биолог Филиппов Алексей Алексеевич полковнику Хромову. — А самый глубокий омут, что к северо-западу от Гринвича в районе Гренландского моря, почти шесть тысяч метров. Но дно здесь, конечно, с характером, да и поверхность с причудами. Боитесь погружаться, полковник?
— Натура у меня такая, — развел руками Хромов, — боюсь слишком глубоко нырять и слишком высоко летать, особенно после обеда и не по работе. Но, вообще-то, я любопытный, интересно все-таки, что там, — Хромов восторженно посмотрел в просторы Северного Ледовитого океана, — под этими льдами.
— В принципе, — попытался удовлетворить любопытство полковника каперанг, — там творится черт знает что, но об этом как-то не принято говорить во всеуслышание. Во-первых, в этом месте на дне сплошные горы, и они по строению мало чем отличаются от гор суши. Во-вторых, ближе к центру, в районе хребта Гаккеля, зона землетрясений и действующих вулканов, но на самом дне сейсмоопасная притаенность присуща всей Арктике. «ПГ» просчитал, что в самом центре Северного полюса зреет вулканическое образование колоссальной мощности. По сути, этими расчетами «ПГ» сообщает о кардинальном и принципиально новом распределении климатических зон на Земном шаре в самое, что ни на есть, ближайшее время.
— Это как? — растерялся полковник Хромов. — У меня на даче под Мытищами будут пальмы расти?
— Почти, — одобрительно кивнул командир «Мурены» Хромову, и по его лицу было ясно, что он уже ясно видел Москву и свой родной Санкт-Петербург субтропиками. — Если верить «ПГ», а ему надо верить, для этого он создан, вулканическое образование, которое вот-вот проклюнется в центре Северного полюса, вздыбится почти на две тысячи метров выше гималайской Джомолунгмы, а невероятное по силе извержение будет длиться шесть лет. — Филиппов восторженно посмотрел на Хромова. — И все здесь изменится.
— Шесть лет модного подогрева, ух ты! Но это ведь не отразится на здоровье людей?
— Какое здоровье, что вы, полковник? Это будет катастрофа для нынешнего человечества. Уцелеют только самые нецивилизованные и самые богатые и властные из цивилизованных, человек пятьсот, не больше.
Экипаж подводной лодки «Мурена» был составлен из двадцати человек: двенадцать членов команды,
