Дорис Лессинг
Шикаста
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ И ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ. ОСНОВАННЫЕ НАЛИЧНЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЯХ ДЖОХОРА (ДЖОРДЖА ШЕРБАНА). 87-ГО ЭМИССАРА IX СТЕПЕНИ ПОСЛЕДНЕГО ПЕРИОДА ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ
Моему отцу, час за часом, ночь за ночью любовавшемуся звездами над нашим жилищем в Африке. «Что ж, — бывало, говорил он, — коли уж людям суждено разнести Землю вдребезги, то, по крайней мере, останется все это, откуда мы спустились сюда».
Когда я только начинала писать «Шикасту», то полагала, что, завершив эту цельную, самостоятельную книгу, закрою затронутую в ней тему. Однако в процессе работы над книгой возникли замыслы иных историй, наметки иных сюжетов; одновременно рос и рабочий азарт, не позволявший успокоиться на достигнутом. Становилось ясно, что я изобрела, — или открыла для себя — новый мир, в котором судьбы планет (не говоря уж о людях) лишь мелкие эпизоды в эволюции космоса, выраженной в соперничестве и взаимодействии великих галактических империй: Канопуса, Сириуса, враждебной им империи под названием Путтиора с преступной планетой Шаммат. Я почувствовала, что способна экспериментировать, придерживаясь в то же время традиционной творческой технологии. Следующая часть цикла «Канопус в Аргосе», «Браки между Зонами 3, 4 и 5», получилась скорее мифом, басней — и одновременно, как это ни странно, отличалась большим реализмом.
В наше время то и дело слышишь, что писатели вынуждены взламывать рамки реалистического изложения, так как окружающая нас действительность становится день ото дня все более дикой, фантастической, невообразимой. Когда-то — и не так давно — литераторов обвиняли в преувеличениях, в склонности к экскурсам в невероятное; теперь же они сами жалуются, что никакое воображение не способно угнаться за постоянно меняющейся реальностью.
Вот вам пример: сочиняя «Воспоминания выжившей», я «изобрела» животное — нечто среднее между собакой и кошкой, а затем прочитала, что биологи и впрямь экспериментируют с подобного рода гибридом.
Да, я уверена, что не только сочинитель может подключиться к «сверхразуму», либо к «первичному сознанию», либо к «неосознанному» — да к чему угодно! И не сомневаюсь, что это может привести к каким угодно «совпадениям» или к сколь угодно невероятным последствиям.
Изменяется и старый добрый «реалистический» роман, изменяется под влиянием жанра, обычно обозначаемого как «космическая фантастика». Кое-кто этим недоволен. Помню, как-то раз во время поездки по Соединенным Штатам мою лекцию однажды прервала дама-профессор, председательствовавшая на той встрече. Ее, пожалуй, единственный недостаток — слишком глубокая погруженности в академические традиции. Она заявила: «Будь вы моей студенткой, я бы таких фантазий с вашей стороны ни за что не допустила». Я же не устаю повторять, что научная фантастика, космическая фантастика — самая своеобразная отрасль литературы, жанр наиболее изобретательный и остроумный. Фантастика оживила литературу вообще. Я не устаю обвинять академические круги как в зажиме, так и в игнорировании литературы подобного рода — хотя по природе своей именно к такому подходу они, эти круги, и призваны. Признаю, что моя позиция с течением времени тоже приобретает прискорбные признаки ортодоксальности.
Полагаю, в корне неверно ставить «серьезный» роман на одну полку, а фантастику — на другую.
Очень интересное явление эта фантастика: научная, космическая… Оно возникло словно бы в результате взрыва, ворвавшись к нам из ниоткуда, как всегда случается, когда человеческий разум получает толчок к расширению, на этот раз — к звездам, к галактикам и кто знает куда еще. Произведения фантастов открыли нам глаза в новый мир, в новые миры, указали на то, что происходит, указали на новые, нехоженые пути, описали наше отвратительное настоящее давным-давно, в бытность его еще будущим, когда господа официальные научные чины авторитетно заявляли, что, мол, то-то и то-то (ныне повседневная банальность) совершенно невозможно по таким-то и таким-то причинам. Фантастика взяла на себя неблагодарную роль всеми презираемого незаконнорожденного отпрыска, имеющего наглость указывать уважаемым сводным братьям и сестрам на то, чего они не отваживались или не желали замечать в силу своей респектабельности. В произведениях писателей — фантастов древнее наследие изучается с не меньшей смелостью, чем футуристические прогнозы. Сколь многим мы им обязаны!
«Шикаста», как и многие иные сочинения этого жанра, исходит из Ветхого Завета. Мы привыкли отмахиваться от Ветхого Завета по той смехотворной причине, что Иегова, он же Яхве, ведет себя не как сусальный благотворитель. Герберт Уэллс совершенно справедливо указывает, что когда человек кудахчет Богу свое бесконечное «дай-дай-дай!!!», он ведет себя, как мелкая шавка, пытающаяся пристроиться к грозному льву темной ночью. Или что-то в этом роде.
Священная литература всех народов во многом схожа по своим базовым принципам. Ее и вправду можно принять за продукт единого разума. И вполне возможно, что мы ошибаемся, списывая ее как ископаемую окаменелость.
Даже оставив вне поля зрения попол-ву, религиозные традиции догонов, историю Гильгамеша или иные подобного рода (я иной раз гляжу на молодежь и гадаю, ценят ли они то, что сейчас на любом углу можно купить эти и иные сокровища… и долго ли продлится такое время), — так вот, оставив все это в стороне и ограничившись лишь нашим традиционным наследием, можно найти много интересного, читая Ветхий Завет, включающий, естественно, Тору евреев и апокрифы, а также многие другие источники, в свое время проклятые, объявленные еретическими или просто несуществующими. Плюс к тому Новый Завет. Плюс Коран. Есть, правда, и такие, кто всерьез верит, что на Среднем Востоке была лишь одна Священная Книга.
На многие планеты меня посылали. Всего навидался. Участвовал и в экстренных, чрезвычайных миссиях, и в тщательно запланированных, расписанных по пунктам программах. Не однажды пришлось мне испытать горечь поражения, стать свидетелем окончательного крушения надежд, надежд иногда радужных, обоснованных. Блестящее развитие, прекрасные промежуточные результаты и вдруг — баста! Ритм исчез, движение замерло. Дальнейшее — молчанье.
Но одно дело — смириться с внезапной катастрофой, и совсем другое — долгие годы, многие века и тысячелетия терпеть безнадежность без просвета, без света в конце бесконечного туннеля.
Разочарование можно измерить количественно и подразделить качественно. И из этих градаций можно извлечь определенную пользу, найти им практическое применение. Склад ума исполнителя, регистрирующего эти оценки, — благодатная почва для исследователя.
Невелика моя роль в корпусе персонала, узок крут моих обязанностей. Это не означает, однако, что
