как к определенного рода начальству, хотя, конечно, не столь авторитетному, как их гиганты. Однако в тогдашнем их состоянии не были они способны воспринимать информацию. На голос здравого смысла, на искренность туземцы реагировали тупым непониманием, уклончивостью, а то и хмурым агрессивным набычиванием — первые признаки дегенерации.
Сказитель и песнопевец Давид стал мне другом — во всяком случае, хоть как-то реагировал на мое присутствие. Он еще в какой-то мере себя осознавал, и я обратился к нему с просьбой — наблюдать, что вокруг происходит, и сообщить мне, когда я вернусь из путешествия в соседний город. Полумесяц — так назывался этот город — находился возле одного из внутренних озер, в месте, где было меньше всего приливов. Он также прильнул к большой реке, огибавшей его плавной дугой, но лишь с одной стороны. В открытую сторону убегали улицы, подобно струнам лиры, вдоль улиц тянулись сады. Музыка этого города отдавала гармонией лиры, однако, приближаясь, я уже издали воспринял фальшь звучания, резкие ноты и хрипы несогласия, разброда, не предвещавшие ничего доброго.
Прекрасный город Полумесяц выстроили из белого и желтого камня, изобильно орнаментированного по стенам, кровлям, по мостовой. Преобладающие цвета одежды — ржаво — бурый и серый, оттеняемые зеленой листвой и сияющим небом. Туземцы здесь напоминали чертами лиц и сложением туземцев Крута, но оказались сплошь желтокожими брюнетами. В нормальном состоянии я их не застал, к моему прибытию процесс распада уже достаточно продвинулся. И здесь я пустился на поиски кого-нибудь, чей мозг еще сохранил способность здраво мыслить, трезво оценивать ситуацию. Песни и сказания уже достигли этого города, здешние аборигены тоже наблюдали за отбытием гигантов в сияющих звездолетах, навевавших мысли о чем-то потустороннем.
…Я попросил друга моего общаться с жителями, убеждать их, призывать быть терпеливыми, не принимать решений необдуманных, поспешных, не поддаваться панике и страху. Я живо описал упомянутые явления в качестве нелепых, абсурдных.
Я решил вернуться в Круг. Если песни и сказания уже достигли этого города, то они должны были распространиться и на другие, а это уже начало. В то же время я все более остро чувствовал опасность, чувствовал приближение чего-то неотвратимого. Следовало как можно скорее вернуться в город Круг. Чуял я это, но почему — не знал, пока не приблизился к Кругу.
Приблизился я к городу со стороны, противоположной той, откуда прибыл в Крут впервые. Так же шагал я по светлому жизнерадостному лесу, который вблизи Камней сменился посадками грецкого ореха, миндаля, абрикосов, гранатов. Животных и здесь было немало, но все какие-то испуганные, настороженные. Опасливо косясь в сторону города, они фыркали и трясли головами, как будто отгоняя от себя назойливых мух. Очевидно, их раздражали какие-то пока не воспринимаемые мною звуки. Вскоре, войдя в Камни, и я услышал доносящуюся из города режущую ухо какофонию. У меня закружилась голова, к горлу подкатывала тошнота. В воздухе висело что-то зловещее. Не знаю, сказалась ли задержка коррекции Камней, влияние смещения звезд, уход гигантов и занятие их домов туземцами, но когда я достиг внутренней стороны, диссонанс настолько усилился, что птицы, летящие к Камням, резко сворачивали в сторону. Сама синева неба казалась угрожающей, запятнанной, враждебной.
В городе всюду толпились туземцы, скапливались группами, разбегались, скапливались снова, двигались с улицы на улицу, из сада в сад, от окраин к центру, как будто кого-то или что-то искали, но не могли найти, и это их чрезвычайно раздражало. Группы эти как будто стремились не замечать одна другую, сталкивались, пихаясь локтями, как будто все стали чужаками, даже врагами. Кое-где даже вспыхивали драки. Ссорились взрослые, и дети им подражали. Звучали гневные крики. Золотисто-коричневые стены уже изгадили уродливые спешно выполненные надписи, пятна грязи. Дети увлеченно таскали землю с клумб и пачкали стены. Они как будто выполняли поставленную кем-то задачу, но и у них вид был беспокойный, ищущий. Если жители Круга достаточно побегают по городу, с места на место, если достаточно стен будет изгажено, достаточно они раздадут и получат тычков в бока, достаточно наорутся друг на друга — тогда то, что они ищут, будет найдено. Так казалось мне, стороннему наблюдателю, судорожно вцепившемуся в Сигнатуру, чтобы сохранить жизнь.
Но эти бедняги не понимали,
Утечка увеличилась катастрофически, истощение достигло продвинутой фазы, судя по тому, что творилось на улицах.
Остался ли в городе хоть кто-либо незатронутый всем этим? Способный если не понимать, то хотя бы слушать…
Я вглядывался в лица, ища в глазах остатки здравого смысла, пытался заговаривать с горожанами, но глаза, лишь недавно дружелюбные, спокойные, нервно дергались прочь или смотрели насквозь, меня не видя. Я искал рассказчиков и песенников, обычных сборщиков и распространителей информации, нашел одного, другого. Оба как будто не понимали, чего я от них добиваюсь. Я спросил, нравятся ли народу их песни, и они задумались, как будто перестраиваясь на иную волну. Затем увидел Давида, сидевшего на бортике загаженного мусором городского фонтана, услышал полуразборчивый речитатив, обращенный к плававшим в бассейне рваным упаковкам:
А ведь не прошло и трех десятков дней, как гиганты покинули город!
Он изливал продукт своего творчества, народ задерживался возле него на некоторое время, вслушивался, выражение на лицах на некоторое время слегка изменялось. Я решил использовать его как фокусирующую точку, остановился рядом.
— Друзья, друзья! — воскликнул я. — Послушайте меня! Вспомните меня! Я Джохор, посол Канопуса…
Слушать меня они не стали. Неспособны они были ничего услышать. Глаза их направились на меня — не враждебно, а равнодушно, как на пустое место — и дернулись далее, глаза их и сами люди.
Я присел рядом с Давидом, сказителем и певцом, замолкшим от моего выкрика и теперь сидевшим молча, обхватив колени мощными коричневыми руками, погрузившись в свои думы.
— Помнишь ли меня, Давид? Я с тобой много раз беседовал, в последний раз месяц назад. Просил тебя оглядываться вокруг и рассказать мне, когда я вернусь, что здесь происходило. Вот я вернулся. Из Полумесяца, соседнего города.
Белые зубы его сверкнули широкой улыбкой, теплой и обаятельной, как и ранее, но меня он, похоже, не признал.
— Мы друзья, ты и я, — втолковывал я ему.
Но Давид тоже не пожелал меня слушать. Встал, потянулся и отправился прочь, как будто меня и не видел.
Я же стоял, не зная на что решиться. Ясно, что дела идут хуже, чем предусматривал прогноз экспертов Канопуса. Моя связь с Канопусом прервалась, даже Сигнатура не помогала. Приходилось решать самому, но информации для принятия решений недоставало. Например, я ничего не знал о происходившем в южном полушарии, на территории Сириуса. Куда девались исчезнувшие гиганты? Полностью ли и бесповоротно деградировали туземцы или есть надежда на улучшение, хотя бы частичное? Какова ситуация в остальных городах?
В течение нескольких часов я ничего не предпринимал, ограничиваясь наблюдением за ситуацией, которая за это время лишь ухудшилась. Затем я двинулся по городу, не переставая наблюдать, накапливать впечатления. К этому времени нарастающие вибрации города и Камней уже причиняли ощутимый вред. То один, то другой туземец испускал крик боли или хватался за голову с видом несколько удивленным. Физическая боль оказалась им в новинку. Иным за всю жизнь не приходилось с нею встречаться. Кто-то мог нечаянно сломать руку или ногу, порой налетали болезни, но настолько редко, что память о таких происшествиях стиралась. Головная боль, зубная боль, боль в суставах, нелады со зрением, слухом — весь этот печальный перечень обусловленных дегенерацией пороков организма оставался для них неведомым. И
