— Не на хвосте, а радиограмма!
— Поздравляю, Никитич, — говорит дядя Володя. — С тебя причитается.
— Отлично, — говорит папа. — Три кандидата на заповедник — это уже сила. Пусть попробуют вычислительную машину не дать!
Папа мечтает сделать у нас в заповеднике научный центр. Для этого ему нужна вычислительная машина. А то они наблюдают, наблюдают, столько наблюдений — ужас. Как кто в пустыне живёт, кто кого ест. А обрабатывать эти наблюдения просто не успевают, физически. Только вычислительная машина может успеть, она такая. Без машины в наше время нельзя, получаются прямо кустарные выводы, как будто прошлый век.
— Теперь Володе пора защищаться, — говорит тётя Наташа.
— Пока вроде не нападает никто, — говорит дядя Володя.
— Всем сразу нельзя, — смеётся дядя Мурад. — Давка будет.
— А мне и так хорошо, — смеётся дядя Володя. — Как-нибудь потом, в свободное от работы время.
— Потом поздно будет, — говорит тётя Наташа. — Защищаться молодым нужно, пока детей нет.
— Мы, наверное, Надежду Георгиевну совсем уморили своими специальными разговорами, — говорит папа.
— Что вы? Наоборот!
Мы тётю Надю нисколько не уморили. Она всегда мечтала встретить цельных людей. На Севере она их, правда, встречала. И вот сейчас опять встретила, на Юге. Ей, наоборот, приятно.
— А мне как в голову вступило, — говорит Марина Ивановна. — Я всё думаю, какой умный этот ВАК.
— О-о! — говорит папа. — Он такой, он прямо умнющий…
— Пап, — говорю я. — А почему я его не помню? Меня, что ли, не было?
— Когда? — говорит папа.
— Когда он к нам приезжал, — говорю я. — Он ведь к нам приезжал?
— Кто?
— ВАК!
Дядя Володя даже подпрыгнул и ноги выше скамейки задрал, так ему смешно стало. Один дядя Мурад не смеётся. Он улыбнулся тихонько — и всё, потому что он деликатный. Чего тут смешного?
Папа на руки меня подхватил и щекочет щекой.
— Значит, ВАК, — щекочет, — приезжал?
— Ага, — говорю я. И сам щекочусь о папину щёку.
— И ты его забыл? — говорит папа.
— Ага, — говорю я.
— Он обидится, — говорит папа. — Если он узнает, он ужасно обидится.
— А как он узнает?
— А мы вот ему напишем…
Потом папа меня на скамейку поставил и говорит:
— ВАК, крокодил, — это он мне говорит, — это такая комиссия, в ней не один человек, а много, один другого учёней. Они все сидят в Москве, очки на носу…
— У всех? — смеюсь я.
— У всех до одного, — смеётся папа. — Они сидят и читают наши диссертации. Если им диссертация не понравится — всё, другую пиши.
— А твоя им понравилась?
— Выходит, — смеётся папа.
— Какой умный этот ВАК, — говорю я.
А НА ВЕРБЛЮЖЬЕМ МОЛОКЕ МОЖНО?
Говорили, что не будут сегодня работать, а все работают. Только мы не работаем: я, Арина и тётя Надя. Толстый Витя тоже не работает. Он бегает за Ариной и просит:
— Слепи ещё танк!
Арина ему один танк слепила. С пушкой. Витя играл, играл и незаметно этот танк съел. Вместе с пушкой. Теперь ещё просит.
Арина больше не хочет ему лепить. Ей уже надоели танки, честное слово.
Витя подумал и говорит:
— Тогда слепи вертолёт…
Арина вертолёт не может слепить. Она близко к вертолёту не подходила, не знает, как его лепить. Вот вертолёт прилетит, Арина тогда и слепит.
Но Витя не хочет ждать, когда вертолёт прилетит. Ему нужно сейчас. Пускай Арина какой-нибудь слепит, без крыльев.
— Я тебе из Москвы пришлю заводной вертолёт, — говорит тётя Надя. — Летать будет!
— Из хлеба! — говорит Витя.
— Пластмассовый, — говорит тётя Надя. — Заводной.
Но Витя не хочет пластмассовый. Заводной он тоже не хочет. Ему простой нужен вертолёт, хлебный.
— Не мешай, — говорит Арина. — Я черепаху пасу.
Чего черепаху пасти? Если убежит, мы другую поймаем, черепах кругом много. Но она убегать не хочет. Ленивая очень, всю зиму спала. Она сейчас траву ест. Травинку губами взяла и тихонько тянет, жуёт. Рот у черепахи зелёный. Панцирь тяжёлый, наверное…
Я на черепаху смотрел и задумался. Я иногда вдруг задумаюсь. Например, о черепахе задумаюсь. Вдруг у неё панцирь на «молнии»? Если жарко, черепаха его может снять. Дождь пойдёт, черепаха панцирь перевернёт, как таз, и дождя в него наберёт. Всем даст попить. Суслику и другим.
— А если её под танк положить, то чего? — говорит Витя.
— Ничего, — говорит Арина. — У неё панцирь.
— У неё панцирь на «молнии»!
— Где? — говорит Витя. — Покажи!
И схватил черепаху. Она голову убрала в панцирь, лапами от Вити закрылась и пыхтит. Не хочет, чтоб Витя её исследовал.
— Врёшь, — говорит Витя. — У неё «молнии» нет, она целая.
— У тебя штаны тоже целые, — говорит Арина. — А «молния» есть!
— Ага! — говорит Витя. — А то как же я в них залезу?
— А она как в панцирь залезает? — говорит Арина.
— Просто так сделано, — говорю я. — Не видно — и всё.
Всё-таки должно быть видно. Хоть чуть-чуть! Мы с Ариной стали вместе смотреть. Никакой щёлки нет. Потом стали пальцами щупать. Когда пальцами щупаешь, панцирь неровный такой, весь в бугорках, а по краям даже оттопырился. Загнулся, когда черепаха его надевала. А щёлки ну нигде нет.
— Очень тонкая «молния», — говорю я.
Может, ножиком всё же нащупаем, ножик ведь тонкий.
Мы ножик со стола взяли и по панцирю водим тихонько. Может, «молния» всё же откроется? Черепаха пыхтит, но не открывается. Такая упрямая. Витя её ножиком в панцирь ткнул. Она всё равно не открылась, только на Витю фыркнула.
— Сними панцирь, — говорит Витя. — Сними, пожалуйста, черепаха!
И опять её ножиком ткнул.
— Это уже не игра, — сказала тётя Надя.
И отняла нож у Вити.
