– Так, – сказал Юрий. – Засиделся. Обуржуазился. Наверно, завтра.
Гуляев даже не сказал «чепуха». Только просил:
– Куда?
– Так. Попробую.
– Ждет? – усмехнулся Гуляев, усмехаться он не умеет, не его это. Хотелось говорить как-то иначе, добрее и глубже. Но по привычке разговор получался скачками, с ямами-недомолвками. Юрий физически чувствовал, как бравурно-фальшиво это сейчас звучит.
– Ага. Лягу у порога и буду лежать.
– А он скажет: лежи, место не пролежишь.
– Мне же не играть, – сказал Юрий серьезно, так, как давно было нужно. – Мне только хоть год бы там повариться. Посидеть на репетициях. Я бы тогда понял что к чему. Как же все это
делается.
– А здесь ты не понял…
– Нет, здесь не понял. Уже не понял. Перестал понимать.
– Понятно, – сказал Гуляев. – Только лучше бы нам с Леной уехать, гораздо проще.
– Нет, – сказал Юрий. – Я без вас решил, вы тут ни при чем.
Еще не хватало, чтобы он спросил про Наташу. Но Гуляев взглянул длинно и грустно, не спросил.
– Скандал же будет в театре…
– Переживем, – бодро сказал Юрий.
– А если там ничего не выйдет?
– Выйдет, – сказал Юрий.
– А если все-таки?
– Тогда уеду куда-нибудь, где я позарез нужен.
– Ты здесь нужен.
– Нет, – сказал Юрий. – Это исключено.
Так душевно поговорили. Ладком. Можно уже
встать и уйти, все обошлось лучшим образом. Пора уходить. Больше сюда уже не попасть, нужно запомнить пузатую тахту за семнадцать рублей и книги вдоль стен. И виноватые веки Гуляева, жадного до жизни. Пора. Смешно только, что идти сейчас, собственно, некуда. В гостиницу тоже не впустят с местной пропиской. Юрий уже знал: как только он выйдет из этой комнаты, все будет кончено. С Хуттером. С городом. Вообще. Начинать нужно с нуля, кажется, так.
Поэтому Юрий встал, сходил в кухню за коричневым чайником, медленно налил полный стакан. Даже обжегся.
– Сахару нет, – виновато сказал Гуляев.
– Ты чайник купи человеческий, ладно?
Очень важно, конечно. Чайник – это главное.
– Куплю, – сказал Гуляев. – Прости, зачем я сегодня начал. Ведь не хотел же! За язык прямо дернуло. Лена все хотела сама сказать, так решил – лучше я. Даже не думал, что ты…
– И не думай, – оборвал Юрий.
– Я себе никогда не прощу, если ты сейчас из-за нас сорвешься. Это будет величайшая глупость. Величайшая!
– Да не из-за вас, – сказал Юрий. – Из-за всего. У меня давно зрело, иди к черту.
Помолчали.
– Развод я не задержу, – сказал Юрий. – Передай там.
– Разве в разводе дело? – Гуляев отмахнулся.
– Все-таки, – сказал Юрий, прихлебывая.
Просто шлепнут в паспорте штамп. Блям. С лиловыми краями. И Борька получит другую фамилию, очень просто. По собственному желанию. Когда Юрий еще бегал для Борьки в молочную кухню и полная девушка выкликала там из окошка: «Мазин, Боря, семь месяцев», – Юрий смотрел вокруг гордо. Он даже делал вид, что читает стенную печать и совсем зачитался, чтобы его выкликали громко. Ему нравилось продолжаться в веках. Но оказалось, что он продолжил Гуляева.
Мать завтра будет приятно поражена, у нее, конечно, было предчувствие. Он свалится на голову даже без телеграммы, этот всегда неожиданный сын. Куда же теперь он ее заберет? Опять некуда.
– Ну, я пошел, – сказал Юрий.
Тянуть дальше было уже двусмысленно.
– А если Наташа придет?
– Она давно дома, – уверенно сказал Юрий. Хотя совсем не был уверен. Сил сейчас не было давать
