Андрей Иванович медленно поднялся с места. На израненном лице его появилось подобие улыбки.
— Согласен, — сказал он. — Да не знаю, что за должность такая?
— Растолкуем, — ответил Меркурьев.
— Согласен, говорю. Только Сашку Ховрина дайте мне помощником.
— Теперь пишут к нам в волостной исполком из губернии, хлеба требуют. Рабочий, дескать, живет впроголодь…
— Надо заводы восстанавливать, — прервал Ефимов председателя. — Тот же наш речной транспорт. Рабочих-то мы кормить обязаны? Обязаны. Белогвардейцы при отступлении все жгут, уничтожают подчистую. А за ними идет Красная Армия, и мы ее тоже, товарищи, обязаны кормить. Хлеба у нас в тылу много, стоит только пошевелить кулачков, богатых мужичков. Добровольно они ни фунта не продадут. Придется брать с боем…
На другой день, как предлагал Меркурьев, состоялось собрание строгановского отряда Красной гвардии. Командиром выбрали Пирогова, комиссаром Панина.
Каждый вечер после работы мы стали собираться на сельской площади, учились военному делу.
Однажды к нам приплелся старик и спросил Пирогова:
— Это что за войско? Как его звать-то?
Пирогов оглядел выстроенный отряд — все бурлаки — и ответил:
— Речная пехота, отец! Речная пехота.
Глава II
НАСТУПЛЕНИЕ
Варвара Игнатьевна выгнала приказчика из кооперативной лавки и повесила на дверь свой замок.
Явившись в продовольственный отдел, она напустилась на делопроизводительшу:
— У тебя, как в хлеву! Погляди, сколько на полу известки. После ремонта, должно быть, ни разу не мыто. Давай тряпки и ведро! Мыть будем.
— Как хотите, а я не обязана полы мыть, — отказалась делопроизводительша.
— Тогда уходи отсюда, вертихвостка буржуйская! Я нового писаря посажу, а не белоручку.
Варвара сходила вниз за водой и дочиста вымыла пол, окна и двери.
Вечером в отдел стали собираться кооператоры, бородачи в суконных шубах, хмурые и недовольные. Видано ли дело — кухарка в совдеп засела, раскомандовалась.
Варвара Игнатьевна в своем лучшем платье сидела за письменным столом и для вида приветливо встречала каждого.
— Милости просим, Григорий Иванович. Садись-ка ты на самое почетное место, в красный угол, на креслице, как, бывало, сиживал в гостях у Кузьмы Маркеловича Новикова.
— Зачем старое вспоминать, Варвара?
— Не любишь? Не буду старое вспоминать. Только я тебе не Варвара, у меня и отчество есть… Проходи, проходи, Сидор Петрович! — приглашала она другого. — Не обессудь, что у меня плохо мыто, плохо прибрано.
Пришел председатель правления, известный на всю волость спекулянт по прозвищу Корма.
— Извини, что побеспокоила, свой замочек на лавку навесила, — обратилась к нему Варвара. — Садись сюда, на председательское место, а я постою, порасту. — А сама ни с места.
— Ты зубы, Варвара, не заговаривай, — сказал Корма. — Какое имеешь право навешивать на чужие магазины свои замки?
Присутствующие шумно поддержали своего председателя.
— Вы не больно ершитесь! — прикрикнула Варвара Игнатьевна. — Мы и без вас обойдемся. Я думала мирно да тихо побеседовать. Ну, если не желаете, по-своему поговорю. Слушайте все меня, бабу бестолковую. В вашем правлении из пяти человек три кулака, один бывший торговец, один теперешний спекулянт… Кто, например, тебя, Григорий Иванович, выбирал членом правления?
— Народ, члены.
— Врешь! — отрезала Варвара. — Ты сам себя выбрал.
— Позволь, Варвара Игнатьевна! Я с двенадцатого года член правления, когда еще у меня своя фирма была, своя торговля.
— Ну и отдохни… А ты, Корма! Какой тебе интерес быть председателем правления? Спекулировать сподручно? Я всех вас знаю, всю вашу компанию. У Новикова много раз видывала. Вы тогда меня за человека не считали. Теперь я — Советская власть, заведующая по продовольственному отделу. Сегодня буду делать ревизию. Самолично.
Члены правления и не предполагали, что в то время, когда они препирались с Варварой Игнатьевной, в лавке наши люди уже делали ревизию и вытряхивали наружу все их грехи.
Разгромив кулацкое руководство общества потребителей, Варвара Игнатьевна созвала собрание пайщиков, на котором выбрали новое правление из бедноты и середняков. Кулаки были вычищены.
Из рупвода поступали срочные вызовы капитанов, помощников, лоцманов. Многие из капитанов, как и предполагал когда-то Калмыков, не пожелали служить Советской власти. Некоторые, заколотив свои дома, вместе с семьями уехали из волости неизвестно куда.
В то же время Меркурьева осаждали старики — речные волки, лет по пятидесяти прослужившие на реке и выброшенные с работы хозяевами на произвол судьбы.
И те и другие были недовольны Советской властью. Одни потому, что их заставляют работать, другие потому, что им любимой работы не дают.
Однажды в волость приехал мой дядя по матери, старый любимовский лоцман.
— Алексею Петровичу! Михаилу Андреевичу! — поздоровался он с Меркурьевым и Чирковым, когда зашел в кабинет председателя, а на меня никакого внимания.
— Доброго здоровья, Иван Филиппович! Присаживайся! Будь гостем, — пригласил его председатель.
Дядя помялся немного у порога, сел против председателя и стал разглаживать черную, как сажа, бороду с белой проседью посередине. Распахнул тяжелую, добротную шубу, которую давно не нашивал, помолчал минут пять, как того требовало приличие, и спросил:
— Как насчет вызова, Алексей Петрович?
Меркурьев ответил:
— На тебя нет еще вызова, Иван Филиппович.
— Нет, говоришь, вызова? Должно быть, думают, что стар стал, не годен. А я еще лучше молодого вижу, если ты хочешь знать. Понимаешь, каждую ночь во сне штурвал вижу. Почему на пароход не посылаешь? Нахвастали вы со своей властью, а что она мне дала?
— Ты сейчас стал гражданином, Иван Филиппович, — с улыбкой ответил Чирков.
— Гражданином? Я и без тебя личный почетный гражданин.
Дядя вытащил из кармана старый кожаный бумажник и разложил перед Меркурьевым бумагу с золотым двуглавым орлом. Я и раньше видел эту бумагу, но из любопытства подошел к столу. Дядя грубо отстранил меня:
— Кыш! Отойди в сторонку.
На бумаге было написано, что Ховрин Иван Филиппович за долголетнюю службу в пароходстве «Иван Любимов и K°» удостоен звания личного почетного гражданина.
— Еще что ты за свою службу получил? — спросил Чирков.
